— Должно быть, жив, — отозвался Анисимов. — Ток што приказал поставить пулеметы на второй этаж.
Приказал? Это когда же? Михаил не помнит. Наверно, путает Анисимов.
Кто-то покашлял:
— Никакого второго этажа нет.
— Как так нет? — спросил Михаил. — Мне доложили — есть второй этаж!
Рядом опять застонали. Подошел Анисимов, привычно и деловито заплевал окурочек.
— Оно, значит, такое дело, товарищ старший лейтенант… Вчера и второй этаж был, и третий. А сегодня нетути. Доподлинно как слизнуло.
— Как так? — рассердился Михаил.
— А так, что, значит, бомбили наши. Вчера же. И второй, и третий этаж — доподлинно провалили. Подъездов четыре было, осталось два.
Кто-то сказал:
— Оба наши.
Михаил Агарков обрадовался:
— Немцы… где?
Лихарев хахакнул:
— Все тут.
— А пленные? Шорин, где пленные?
По фронту лопались одиночные выстрелы, протакал, подал жиденький голос ручной пулемет и опять — бах, бабах… Словно так, чтоб только не сломил на рассвете тяжелый сон. «Конечно, — отметил про себя Михаил Агарков. — Теперь держись». Увидел, как взвились в рассветное небо красные ракеты. Михаил скомандовал:
— Три красные! Живо — три красные! Лихарев!..
В ответ кинули три красные и особняком — одну белую: переходят к обороне.
Утренняя синева редела. Сквозь проломы, через оконные и дверные проемы видны близкие развалины. Михаил разглядел обломленную заводскую трубу. Памятное место — просидели два месяца. А теперь? Как будет теперь? Пока не рассвело совсем, надо расставить людей. А сколько их осталось, людей?
Рядом уже не стонали.
— Нагимуллин — готово дело. Бери, отнесем.
Нагимуллин, Нагимуллин… Из пополнения. Михаил Агарков попытался вспомнить Нагимуллина в лицо. Однако не вспомнил.
Коблов сказал:
— Третий, значит.
Добрынин жив?
От простенка к простенку, от стены к стене Михаил Агарков обошел весь этаж. Это был первый этаж. В потолке виднелись проломы, второго этажа не было — от него остался лишь один пол. А подвал? Может, нет подвала? Бывают дома без подвалов.
Огляделся. Увидел стену с облетевшей штукатуркой, дранки, доски, изломанный стул, помятый самовар… Увидел убитых немцев. Один, два, три, пять… Смотреть на убитых было нехорошо. Михаил отвернулся. Вспомнил, спросил:
— Кто начал в этом подъезде?
Пряча огонек в ладонях, прикуривая, спиной припятился Анисимов.
— Игнатьев и Добрынин вроде, — и кивнул, словно упреждая все сомнения: — Шорин сказал.
— Игнатьев? Это какой такой Игнатьев?
Спрашивает Семен Коблов. В голосе настороженность и недоверие. Словно хочет и боится обрадоваться. Что это с ним?
— Как зовут Игнатьева? Из пополнения, что ли? — опять спросил Коблов.
— Известно, из пополнения, — отозвался Анисимов. — А зовут — кто его знает…
— Где они, живы?
Держа цигарку в обеих ладонях, словно грея руки, Анисимов тянул махорочный дым:
— Сказывают — живы. На втором этаже.
— Какой там этаж!..
— Этаж не этаж — наверху сидят. В суматохе, значит, влезли наверх да в пробоины и зачали. Вон что наделали.
Старший лейтенант Агарков почувствовал, как полегчало на сердце, захотелось увидеть и парня, и полковника Добрынина вместе, глядеть на обоих сразу… Михаил вспомнил, что давно не смеялся. Случается, конечно… Да только смех — невеселый, пополам с матюком. А вот сейчас ему сделалось легко и свободно, как бывало давным-давно. Мальчишкой смеялся до трепетного дрожания в груди, до горячего в глазах — вот-вот пупок развяжется…
Сегодня Мишке было хорошо, словно подвалило неожиданное счастье. Комдив не отходит теперь от телефона. Может, в бинокль глядит… Как же? Не шутка. А Костя — вот он, жив-здоров.
Захотелось, чтобы отец узнал об этом вот сейчас, чтобы сделалось ему легко и хорошо…
В грудь плеснула боязливая надежда: «Может, мать с Васькой живы?»
Старший лейтенант Агарков отогнал, отбросил эти мысли, потому что они всегда бывали некстати, они всегда мешали… Сейчас надо о другом. Хорошо бы переброситься двумя-тремя словами с капитаном Веригиным…
Подошел Анисимов, повздыхал:
— Кабы лаз удержать… Тогда бы мы и туда, и сюда. Тогда бы мы доподлинно — кум королю.
Михаил Агарков схватился за голову: что наделали? Надо было тянуть за собой телефон, одного из бойцов оставить у аппарата на выходе из тоннеля. В коробке — заслон с пулеметом.