Где она сейчас?
В училище он получал от нее письма. И сам писал. А с тех пор как ушел на фронт, почти не вспоминал. Это почему? Бойцы, случается, разговорятся, начнут рассказывать… Иной такое поведает — уши трубочкой сворачиваются. Мишка подозревал, что многие врут, чтобы показаться удачливыми бабниками. Сам он в таких разговорах никогда не участвовал. Потому что у него ничегошеньки не было. И хорошо бы дожить, встретиться с Любой…
Встретятся или не встретятся?
Мысли о Любе пропали: надо обойти расположение, проверить и распорядиться. Да еще Анисимов со своими друзьями — дошли, не дошли?..
Обойдет, все выяснит.
Еще одну минутку… Голова клонится, валится на грудь. Потому что не спал уже трое суток. Он чувствует, как тепло рукам, ногам. Тепло во всем доме. Чудно: мороз, от дома ничего не осталось, а тепло. Это почему? Ага, засыпает. Да нет, еще одну минуту, досчитает до тридцати. А Люба, оказывается, все такая же: у нее строгие глаза и мягкая, застенчивая улыбка. Подошла, тронула за плечо:
— Миша, поцелуй меня.
Близко, показалось — возле самого уха, ударил, густо сыпанул крупный град. По железному листу — та-та-та-та! Михаил не оторвался еще от сна, но уже понял: пулемет. И чей-то негромкий упреждающий голос:
— Немцы.
Михаил стряхнул остатки сна, подумал беззлобно: «Не дали передохнуть, сволочи».
Увидел небо и снег, близкие развалины, взял автомат на изготовку:
— Слушай мою команду!
ГЛАВА 7
Капитан Веригин ввалился в штабной блиндаж — овчинный полушубок нараспашку, шапка держится на голове лишь честным словом. На нем белые чесанки с отворотами, под шубняком туго перепоясанная фуфайка; пистолет заткнут прямо за ремень. Валенки ношеные, со следами калош, задники подшиты кожей, но сидят на ноге ладно, голенища в обтяжку, на сгибах упруго морщатся. Конечно, валенки — не сапоги, но все равно — и в валенках капитан Веригин словно бог войны: в каждом движении сила, подсушенное морозом, прихваченное пороховым дымом лицо отливает вороненой сталью, верхняя губа вздрагивает и приподнимается, обнажая белые, плотно пригнанные зубы. А глаза заледенелые, как будто капитан Веригин смотрит, силится, но ничего не видит. Да нет, он видит. Мысленно видит полковника Крутого. И хочет спросить…
Он спросит!
Пинком отбросил табуретку, позвал:
— Гришка, тащи!
Гришка, новый связной капитана Веригина, был жиденький парнишка лет семнадцати, с безулыбчивым лицом и недоверчивым взглядом. Он пришел с пополнением перед самым ледоходом, его привели в штаб батальона, поставили перед Веригиным. Тот спросил:
— Ты кто?
Боец стоял худой, неловкий, в больших, не по росту, ботинках, в широченной шинели. Он стянул ее брезентовым ремнем, забрал широкими складками, оттого казалось — в середке пусто.
Зачем прислали? Оставляли бы таких на левом берегу. И опять спросил:
— Ты кто?
Парнишка переступил с йоги на ногу:
— Боец…
Капитан Веригин даже отпрянул:
— Ха!..
Парнишка нагнул голову, как будто потянула книзу большая шапка, посмотрел исподлобья.
— Ха! — повторил Веригин. — Какой же ты боец?
— А что? Как все, так и я.
— Ты не боец, а самодеятельность! Увидишь немца, что с тобой будет?
Рот у парнишки повело точно судорогой. Капитана Веригина обожгло: припадочный! Ему показалось — вот сейчас этот нескладный, какой-то изломанный молодой боец забьется в конвульсиях. Но тот сказал спокойно:
— Немцев я видел, — помолчал, прибавил: — В трех шагах.
И глянул на капитана Веригина просто, прямо, словно хотел перенять, перехватить взгляд командира, чтобы определить, решить, стоит рассказывать или не стоит…
О том, что и как было с ним, Гришка не рассказывал никому, ни единому человеку, хотел донести в целости и сохранности до брательника Федьки. Ежели вдвоем, они покажут… И за отца, и за мать поквитаются.
Еще не знал, что брательника Федьки тоже нет в живых: убит почти в одни часы с отцом и матерью. Только двумя днями раньше. Федьку убили на Дону, а мать с отцом — на Волге, на своем подворье.
В тот день чинили плавные сети, ночью собирались попытать. Отец, сколько помнил Гришка, никогда не боялся посадить посуду, на цепу. Оттого, хоть и рвали сети, рыбу брали хорошо. А что чинить, так без этого не бывает. У ловцов завсегда так: рвать да латать. А какие осторожные, так те пустыми приезжают. Плохо только — днем плавать нельзя, «мистера» словно коршуны налетают. А ночи в августе какие? Сделают два плава, и конец.