И опять — точно споткнулся, больно ушибся: живы ли? Три дня без еды, без патронов…
Капитан Веригин почувствовал, как по спине прошла тугая судорога. Она разлилась по рукам и ногам, в жесткий узел завязались скулы. Передвинул, поправил кобуру. И зачем-то оглянулся. В углу на корточках спал боец. Это кто, Гришка? Да нет, Гришка с вечера в роте.
Капитан Веригин не угадал, не вспомнил, но почему-то решил, что этот должен остаться, именно тут, в углу. И должен спать…
Пусть спит.
Решил неизвестно почему. Может быть, подсознательно хотел, чтоб кто-нибудь остался в живых.
Еще раз оглянулся. Снял со стены брезентовый мешочек с гранатами. Автомат лежал на столе. Капитан Веригин взял его, закинул за спину.
Только бы живы…
Вышел из землянки, ногой затворил дверь. Решительно затворил, плотно. Как будто не вернется.
Лицо обожгло лютым морозом, он услышал сыпучие выстрелы, торопливый бег пулемета.
Только бы живы…
Сейчас капитан Веригин был уверен, что пробьются. Опять почувствовал судорогу… Увидел звездное небо и зеленую сигнальную ракету. Хватнул горсть сухого снега, стал ожесточенно тереть лицо. Рядом сказали:
— Товарищ комбат, разрешите доложить!
Голос грубый, сильный, отрывистый. Это кто, Коблов? Ах да, Семен Коблов вместе с Агарковым.
И опять:
— Разрешите доложить!
Высокий, широченный в плечах солдат загородил весь проход. Стоит во весь рост. Пригнулся бы, что ли…
— Ну! — поторопил Веригин.
— Подошли под самую стену, товарищ комбат.
— А-а! — вырвалось у Веригина. — Молодцы! Если хорошо взорвете — магарыч!
Сапер переступил с ноги на ногу.
— Оно бы неплохо. Особенно сейчас. Люди устали, товарищ комбат.
И другой голос, сзади:
— Веригин, это ты?
Полковник Крутой… Ну да, Крутой. Тяжеловато повернулся, рука — под козырек:
— Товарищ гвардии полковник!
— Ладно, ладно… Какие доклады? Все сам знаю. Вон, принимай.
Веригин увидел людей позади командира полка, услышал сдержанный говор и смешки. Вся траншея — битком. Что это?
— Принимай. Шестьдесят человек морских пехотинцев да еще восемьдесят два… Рота! Но и спрос будет! Что там саперы?
В землянке полковник Крутой указывал в план, в изрисованный лист:
— Рванете дом и — вперед! Держать фланги поставь своих. К рассвету чтобы вот где!.. Ты понял — вот! Сейчас придут Добрынин и Забелин. Тебе все ясно?
— Ясно, — кивнул Веригин.
Помолчали, посмотрели друг на друга, не сказали больше ни слова. Но подумали, кажется, об одном: живы агарковцы или не живы? Анисимов, Лихарев, Семен Коблов… В бою каждый стоит пятерых. Киев, Харьков, задонский плацдарм… Таких в полку, в дивизии осталось немного.
Обо всех, о каждом бойце из группы Михаила Агаркова в батальоне говорят, не перестают… А вот чтобы помянуть про Добрынина, про сына командира дивизии, — нет. Словно страшатся. Оно и впрямь: твой сын погибает в двухстах шагах, и ничего нельзя поделать.
Говорить об этом — язык присыхает.
Капитан Веригин понимает, что ему отдали последний армейский резерв. Батальон должен прорвать вражескую оборону, обеспечить фланги, закрепиться на новом рубеже.
Выходят из землянки одновременно. Полковник Крутой поддерживает Андрея под руку.
Звездное небо кажется близким. Стреляют не густо, но не сказать чтобы лениво. С той и с другой стороны взблескивают, тянутся и гаснут трассирующие пули. Нет-нет да цвиркнет рядом, возле уха: ю-юик!.. Цвик, цвик!.. Надо держать голову пониже.
— Распорядись, — говорит Крутой, — времени в обрез.
Капитан Веригин и сам знает: в обрез. Он отдает распоряжение, вызывает командиров рот и взводов: сейчас же на КП батальона.
— Товарищ комбат!..
Все тот же сапер. Ах да… Обещал. Капитан Веригин спохватывается, идет в землянку, приносит две фляжки.
— Вот, чистый. Чтобы порожние вернули. Ясно?
Сапер тянет руку под козырек:
— Товарищ комбат!
— Давай, давай! Хорошо взорвете — за мной не пропадет. Вот командир полка — свидетель.
Полковник Крутой рассердился: нашел понятого…
— Спасибо, товарищ комбат. После взрыва разрешите нам сразу же к себе. Потому как приказано…
— Отпусти, — сказал Крутой, — у них дел хватает.
В траншее сделалось вроде бы просторней, говор затих. И стрельба поредела. Как будто все насторожились и прислушались. И чей-то спешный, с придыхом, голос: