— Наши! — повторяет Игнатьев.
Голос у него какой-то странный, как будто решился на последний шаг.
— Вы что, Игнатьев? Вы о чем? — спрашивает Костя.
— Я живым не дамся! А ты как? Ты — сумеешь?
— Стрелять я могу, — говорит Костя и пытается приподняться. — Могу.
— Ты вот что, гранаты давай мне. Себе оставь парабеллум.
Костя понимает. Ну что же, все правильно.
— Я сейчас доложу командиру роты и Коблову. Мол, так и так. Ночью гитлеровцы, может, и не пойдут, а с рассветом — обязательно. Шансов у нас нет. Так, мол, и так — мы с Добрыниным решили.
— Гранаты возьмите, — говорит Костя.
Снаружи грохочет и ломается. Что-то рушится, обваливается, а пулеметы секут безостановочно.
И вчера так было, и позавчера… Да нет, все-таки не так было.
Что это сегодня?..
— Возьмите, — повторяет Костя.
В голове ясно и трезво, нет ни робости, ни сожаления. Только бы увидеть отца…
Сколько осталось до рассвета — час, два?
К нему не приходит мысль, что жить осталось час или два, что будет лежать он холодный, мертвый. Ему только не хочется, что в подвал придут гитлеровцы, станут лапать, обшаривать карманы.
Ему не хочется только этого. Все остальное бывает каждый день.
Если бы подняться… Он мог бы еще стрелять.
— Ничего, — надтреснуто, ломко говорит Игнатьев. — Мы им покажем. Напоследок мы еще настукаем!
— Я поднимусь, — говорит. Костя, точно приказывает самому себе. — Поднимусь.
— Надо только доложить Агаркову и политруку Коблову.
Те подошли сами. Было заметно — спешат. И Анисимов с ними. Лихарев подошел, жадно докуривает цигарку.
— Ну вот, — сказал Семен Коблов. — Давайте советоваться.
— Мы решили, — сказал Игнатьев. — Мы с Добрыниным живыми не дадимся.
— Так, — согласился Коблов. И повторил: — Давайте советоваться. Анисимов пойдет к нашим.
— Зря, — сказал Игнатьев. — Боевые порядки плотные, не проскочит. А тут свое дело сделает.
Лихарев тронул забинтованную голову:
— Я считаю — пусть идет. Может, подфартит ему… Хоть расскажет обо всем.
— Так, — дохнул Коблов. — Вот так и мы с командиром роты…
Бой кипел все круче, растекался, ширился… Издалека, из-за Волги, прилетел тяжелый снаряд, ударил совсем близко.
И вчера, и позавчера…
— Игнатьев, давай письмо, — сказал Анисимов. — С божьей помощью доберусь. Доподлинно комбату в собственные руки.
— Нет, — сказал Игнатьев. — Шансов у тебя мало, нехай остается при мне. Велено самому вручить.
— Ну-к что ж, — заторопился Анисимов. — Все доподлинно. Так что — пошел, — остановился, договорил поспешно: — Ежели водицей разживетесь, напоите Шорина, — помолчал, прибавил: — Умрет, должно.
— Ступай, — сказал Агарков. — Передай комбату Веригину — держимся до конца.
И сразу рядом никого не стало. Только грохочет, накатывает бой. Только граната и считанные патроны. Огненные вспышки озаряют Михаила Агаркова. В эти мгновения он кажется еще выше ростом, шире в плечах; мерещится, будто он, старший лейтенант Агарков, подпирает плечами подвальные своды, не дает им рухнуть, упасть. И Коблов. Рядом стоит Семен Коблов. Он что-то говорит Агаркову.
О чем он говорит?
Игнатьев думает: твердый мужик Семен. Таких замест вереи ставить… Ввек не будет износу.
Костя позвал, попросил:
— Поднимите меня.
— Зачем? — испугался Игнатьев. Стал на колени, нагнулся: — Зачем? Ты — лежи. Тронешь рану, кровь пойдет. Из тебя и так вышло — ужасть.
— Поднимите, — повторил Костя. — Попробуем, как оно будет. Сумею или не сумею. Чтобы знать.
Бой начал угасать, пол под ногами уже не шатался, не вздрагивал, только пулеметы грызли друг друга — не могли остановиться.
— Вот так и вчера… — тоскливо сказал Игнатьев.
— Поднимите, — повторил Костя. — Кажется, рассветать начинает.
Игнатьев увидел знакомые развалины в ста шагах, заметенные снежком трупы… Увидел, как тянет поземка, взбирается на бугорок, рассыпается мельчайшей пылью. Понял: рассветает. Легонько тронул Костю за плечо:
— Дойдет Анисимов или не дойдет?
Близкая, отчаянная — будто железным прутом по железным спицам, — резанула пулеметная очередь. И голос Михаила Агаркова громыхнул, раскатился по подвалу из конца в конец:
— При-готовиться!
Костя поднялся на четвереньки. В душу, в самое сердце толкнулось больно: «Некому готовиться». Он уже не думал ни о себе, ни об отце… Забыл про Анисимова. Хотел только подняться на ноги, дотянуться до автомата.