Словно призывая в свидетели, взял под руку Забелина, глянул под ноги, поискал глазами стежку. Но снег был утоптан кругом — никакой стежки. Майор Соболевский мгновенно решил, что сейчас ему надо идти рядом. Не впереди, не сзади — только рядом.
Добрынин покосился на адъютанта и заключил, что у командующего действительно хорошее настроение; подумал, что сегодня непременно произойдет что-то важное и хорошее. А майор Соболевский, словно подтверждая, сказал торопливо и доверительно:
— Вы знаете, у меня заготовлен великолепный анекдот. Еще две недели назад. Понимаете? Ни одному человеку…
— Ну-ну… — одобрительно согласился Иван Степанович.
— Понимаете, три офицера: американский, немецкий и наш, советский, — рассказывают друг другу, чем будут заниматься, как станут жить после войны… Великолепно!
Иван Степанович хорошо знал майора Соболевского. Тот всегда был веселый, жизнерадостный, розовощекий, выглядел очень молодо, про запас держал хорошие папиросы, конфеты и свежий анекдот. Добрынину почему-то казалось, что Соболевский всю жизнь был майором и — ни старше, ни моложе; никакая, даже самая критическая, обстановка не могла повлиять на него — угомонить, расстроить… А уж сегодня — конечно! Сегодня сам бог велит быть громким и веселым.
Полковнику Добрынину вдруг все показалось необыкновенным: и шумливый, радостный берег, и лютый мороз, от которого перехватывало дыхание, и майор Соболевский, и командующий, который шутит… Ему почудилось, что сегодня будет и хороший разговор, и чай, и что-то еще, о чем, наверное, не догадается. Он отпустил руку Забелина, пошел быстрым, широким шагом.
— Товарищ командующий!..
Жердин сказал:
— Иван, ты послушай. Нет, ты только послушай… Ведь стала!
Но вместо того чтобы слушать, все, кто окружал генерала Жердина, заговорили, заторопились, точно обрадовались голосу, тону своего командующего.
Жердин повторил:
— Ты только послушай. А завтра… Представь, что будет завтра!..
— Завтра могут быть свежие дивизии, — сказал Добрынин.
— Чудак, — засмеялся Жердин. — Нам не дадут ни одного полка. Но завтра будут щи! Понимаешь? Бойцы будут есть щи! Мы забыли, не помним, а щи — это мясо, картошка, капуста, лук, томат, лавровый лист… Нет, вы просто забыли, что такое щи!
— А что ж, действительно: щи ели в первых числах мая.
— Вот! — сказал Жердин. — Нам принесут письма, завтра к вечеру у нас не будет недостатка в боеприпасах.
Добрынин заупрямился:
— А подкрепление нам все-таки дадут, товарищ командующий. Потому что…
Издалека долетел пароходный гудок, басовитый, могучий, сердитый. Он вдруг оборвался и тут же вскинулся, прорезал морозную ночь, зачастил, затребовал, никого и ничего не боясь.
Волга стала, а пароход гудит. Это было странно, необычно, удивительно. И костры на берегу, и слова командующего — все казалось необычным, а главное — не пропало, прочно поселилось чувство, что все это лишь начало, что теперь хорошее будет каждый день.
В то, что станет легче, война покатится назад, верили даже под Харьковом. А теперь ступили на торную дорогу: далеко ли, близко — путь верный.
Генерал Жердин смотрел на тихую, помертвелую Волгу, и было ему в эти минуты легко и спокойно, как не было уже давно: армия выстояла, удержалась, солдаты сделали невозможное, а завтра или послезавтра вздохнут вольготней. А что Гот или Манштейн… Вон полковник Суровцев думает уже о другом.
Стояли, смотрели на Волгу, верили и не верили. Ураганный обстрел и бомбежки, тревожные, взывающие гудки, огнем охваченные баржи. И люди — в огне, в воде… Гибнущие люди. Потом шуга, ледоход, редкие, будто с другого материка, катера, чудом пробившиеся лодки…
Неужели все это кончилось?
Мороз перехватывал дыхание, сжигал лицо, доставал до середки. Генерал Жердин приложил руку в перчатке к одному уху, потом к другому, спросил:
— Сколько сегодня?
Майор Соболевский, хоть и шептался с кем-то сзади, услышал командующего, ответил тотчас:
— В двадцать два ноль-ноль было тридцать, товарищ командующий!
Жердин кхакнул:
— Хорошо.
В стороне, у самого припая, солдаты сплачивали бревна, бацали топорами, кто-то надсаживался простуженным, хрипатым голосом:
— Васюков, чтоб тебя так и распротак! Где крупные скобы? Я кому приказывал, чтобы крупные!
На лед потянулась цепочка людей. Изломалась, выправилась и тронулась ходко, забирая то в одну сторону, то в другую. Проводник удалялся вперед, останавливался, кричал громко:
— Смелей! Смелей!
Было видно, как он опирался на багор, перепрыгивал… Наверно, с льдины на льдину. Оборачивался, звал: