Ездовой хмыкнул. Но ответил по-уставному:
— Есть.
Только теперь Мишка понял окончательно, что больше не ездовой. Не обрадовался и не огорчился. Спросил:
— Он где, Овчаренко-то?
Старшина завернул длинную матерщину. Мишка поправил винтовку, засунул углы шинели в карманы. И пошел вместе со всеми. Он вдруг заметил, что ночь поредела. И хоть по-прежнему моросил дождь, бухали пушки и нельзя было разглядеть соседа, на душе сделалось легче.
Сзади кто-то сказал:
— Моросит и моросит… Вот зараза.
Мишка коснулся плечом высокого солдата, спросил:
— Пулеметчик Овчаренко не знаешь где?
Солдат не ответил.
Сзади сказали:
— Моросит и моросит…
Мишка увидел балочку. И голый куст. Увидел, что у солдата, который шел впереди, не было хлястика и пола шинели оторвана. Увидел редкие штыки…
Рассветало.
Мишка опять спросил про пулеметчика Овчаренко. И вдруг увидел, что у большого, высокого солдата впалые, давно не бритые щеки, а глаза провалились, словно не было глаз.
— У тебя хлеб есть? — спросил солдат.
Мишка чего-то вдруг испугался, поспешно снял вещмешок, вынул кусок хлеба. Пошарил еще. Но больше ничего не нашел. Хлеб оказался мокрым, корка осклизла. Мишка разломил пополам:
— Ешь.
Тот быстро съел свой кусок, сказал тихонько:
— Спасибо.
Мишке захотелось о чем-нибудь спросить высокого солдата. Должно быть, потому, что по натуре своей был общительным, а на бричке не разговоришься, и за ночь не перемолвился ни с кем ни единым словцом… Но почему-то застеснялся.
Высокий пошарил по карманам, должно, искал зава́лушек. Но не нашел. Перебросил винтовку на другое плечо, сказал:
— Мученье.
И вздохнул — коротко, тихо… Мишке почудилось — опасливо. Точно солдат боялся пропустить пушечный выстрел иль — как шуршит, сеется мартовский дождь.
Мишка пошевелил плечами, чтобы прогнать сырость. Но не прогнал. Успокаивая то ли себя, то ли соседа, сказал:
— Ничего, скоро дойдем.
Он не знал, куда идут и когда дойдут. Но повторил:
— Дойдем.
На обочине дороги стояла танкетка. Наверно, штабная. Возле нее теснились люди. И что-то рассматривали, светили карманным фонарем. Должно, карту. Командиры, значит.
Да что — карта… Смотри не смотри…
Начальник штаба дивизии подполковник Суровцев стоял перед командующим навытяжку. Но, как ни прямился, стоял сутуло, докладывал глухо, почти безголосо:
— Триста тринадцатый полк сведен в батальон. В сто тринадцатом потери незначительны, он прикрывает отход… Дивизия поставленную задачу выполнила.
Жердин качнул головой:
— Так.
Он стоял высокий, сухопарый, глаза смотрели холодно и жестко.
— Так, — повторил Жердин. Помолчал, прибавил тихо, точно напомнил самому себе: — Не нашли, значит, Добрынина…
Суровцев спрятал подбородок в домашний шарф:
— Не нашли, товарищ командующий.
Опустил плечи. Сделался ниже ростом, совсем маленьким и хилым. Заговорил осипло, не подымая головы:
— Я служу в армии тридцать лет. Все эти годы я мечтал о таком вот командире.
И Жердин, словно проникаясь суровой грустью маленького подполковника и в то же время наливаясь досадой, сказал:
— Вы же не знаете его!..
Подполковник норовисто вскинул голову. Глаза были решительные, неуступчивые:
— Я считаю, товарищ командующий, чтобы узнать человека, не обязательно жрать соль…
Жердин согласился:
— Не обязательно. Только, останься он в живых, снял бы с него «шпалу»…
Суровцев шатнулся вперед.
— Снимать «шпалы» мы умеем, — придушенно сказал он. — Потом спешим из лейтенанта сделать генерала. Имеем богатейший опыт…
Жердин смотрел удивленно:
— Вот вы какой…
И нельзя было понять, одобряет иль осуждает. Минуту стояли друг против друга, слушали ровный гул артиллерии.
Суровцев сказал:
— Жене Добрынина я напишу.
Жердин покачал головой:
— Я сам. — Опустил глаза, прибавил тихо: — Он ведь мой друг…
ГЛАВА 5
Добрынин почувствовал, как по лицу тянет ветер. А земля вздрагивает и шевелится.
Где он?
В памяти не было ничего. Все отошло и накрепко забылось. Ага, вон гудит, наваливает танк… Длинная пушка глядит прямо на него. Вспомнил.
Только когда это было?
Большой, сильный человек с гранатой в руке поднялся навстречу танку. И тут же упал.
Но где это было, когда?..
Из разбитого танка повалил дым. Этим дымом опять заслонило все.