Генерал шумно вздохнул:
— Предполагается наше наступление, — словно перед кем-то оправдываясь, постучал костяшками пальцев: — Скоро. Возможно, вашей дивизии придется наступать фронтом на северо-запад. В таком разе предстоит форсировать Северский Донец. Табельных средств не будет. Ближайшими ночами разберите в полосе дивизии все пустующие дома…
Изменяя своему правилу молчать, подполковник Крутой мрачно сказал:
— Жаль.
— Что такое? — строго вскинулся Жердин.
Крутой не моргнул:
— Жаль, товарищ командующий, оставлять позиции. Впервые с начала войны закрепились, чтобы встретить противника, как надо. Ведь немцы готовятся наступать…
Жердин прикрыл глаза тяжелыми веками, сидел прямо и неподвижно. Полковник Добрынин видел, как дергается на виске торопливый живчик. Точно упреждая дальнейшие возражения Жердин опять постучал костяшками пальцев.
Суровцев глянул вопросительно. Добрынин согласно наклонил голову — разрешал. Видел, как подобрался подполковник, выпростал из домашнего шарфа остренький подбородок. Глаза смотрели зло и решительно:
— Товарищ командующий, мы полагаем — немцы будут наступать. Нынешний пленный — подтверждение, что противник готовится основательно. В памятной записке от третьего марта мы высказали свое мнение твердо. Нам также известно, что вы согласились с нашим мнением, у нас, таким образом, сложился единый взгляд. Военные действия летом этого года надо планировать, исходя из реальных возможностей…
— Знаю, — прервал его Жердин. — Есть мнение ваше и мое… Однако есть мнение фронта.
Начальник штаба дивизии вскинул голову:
— Есть Ставка и Верховный Главнокомандующий.
Минуту Жердин молчал. Сказал негромко:
— Да, есть, — недовольно шевельнул бровями, глянул на Забелина: — Что скажет комиссар дивизии?
Забелин поднялся, в глазах шатнулась виноватость. Губы повело чуть заметной улыбкой, но тут же лицо сделалось спокойным, даже строгим, как будто рассердился на Жердина.
— Я предпочитаю не вмешиваться в оперативные вопросы, товарищ к-командующий. Будет дивизия наступать или об-бороняться, бойцы не пощадят себя, — помолчал, прибавил: — Это я обещаю т-твердо.
Жердин медленно, туго повернул голову:
— Считай, Добрынин, тебе повезло, — и кивнул Суровцеву: — Ставка и Верховный Главнокомандующий — да, есть…
Возьмет Жердин на себя такую смелость или не возьмет?
Воинская служба, война требуют не только смелости… И солдаты, и генералы связаны дисциплиной. Сумеет, захочет Жердин перешагнуть святая святых?
Но все шло своим чередом, хотел того Жердин иль не хотел… Ровно в пятнадцать часов его вызвала по ВЧ Москва.
К аппарату направился твердо. Решил, что выскажет прямо… Однако через минуту все забылось: говорила приемная Сталина.
— Добрый день, товарищ Жердин. Вы не могли бы прилететь завтра в Москву?
Голос был тихий. И вопроса в нем не было. И ответа на другом конце провода не дожидались. Далекий голос ровно донес, что завтра, в двадцать три часа, генерал-лейтенант Жердин должен быть в Кремле.
Внезапно рассердившись неизвестно на кого и за что, скорее всего — на себя за свою минутную растерянность, генерал Жердин спросил:
— По какому вопросу меня вызывают? Я должен захватить документы?
И опять — ровно:
— Оставьте за себя кого-нибудь и к двадцати трем постарайтесь явиться. Это все, что я должен вам передать.
Жердин позвонил командующему фронтом. Тот покашлял, сердито посопел в телефонную трубку:
— Ты же сам хотел. Бунтовал… Теперь — вот, пожалуйста…
Было ясно: вызывает Верховный. Но — зачем? Неужто и впрямь хочет услышать его мнение?
Москва была серая и насупленная. Дул пронзительный ветер, на улице то и дело проверяли документы.
На Манежной площади услышал голос Левитана, подумал, как напряженно, тревожно было тут в ноябре, в декабре… Немец в тридцати километрах, правительство уехало…
А о н — остался.
Только сейчас понял, что все время думает о Сталине. Видел его один раз, незадолго до войны, и даже разговаривал с ним. С того памятного дня в душе жило чувство непостижимого. И недоумение…
Встреча и короткий разговор не подтвердили того представления, которое сложилось, устоялось за долгие годы. Но воображение было тверже, устойчивее того, что увидел и услышал. И скоро живое впечатление поблекло, отступило.