— Постановление райкома!..
Мария вышла. У подъезда толпились люди, кто-то спросил:
— Нынешняя сводка какая?
Ему ответили:
— Хуже некуда, сводка…
ГЛАВА 14
Генерал Паулюс в окружении штабных офицеров стоял на Венцах, на высокой гряде, что тянется по излучине Дона, обшаривал в бинокль тихое левобережье. Он видел полоску воды, пойменный лес, заливные луга, а за ними — серые бугры.
Исходная для форсирования реки, для прорыва русской обороны, положительно нравилась ему: левобережье лежало как на ладони, пушки могут бить прямой наводкой, воздушный корпус довершит то, чего не сможет сделать тяжелая артиллерия.
Если форсирование пройдет успешно… Один танковый переход. Только один.
Паулюс вдруг подумал, как близка цель, а может быть, и блистательное завершение войны.
Сталинград…
Пришла мысль, что сам бог возложил на него, Фридриха Паулюса, великую миссию — нанести решающий удар.
Задонье виделось пустынное, не было заметно никакого движения.
Не отрываясь от бинокля, спросил:
— Есть ли там вообще русские?
Неизвестно отчего — от собственного вопроса, наивность которого, конечно, понимал, иль от сознания силы, которая была у него в руках, которой располагал, — но ему сделалось легко, точно не было ни сомнений, ни опасений…
Ему ответили:
— Разумеется, господин генерал. Русские ничем не выдают себя, не отвечают на огонь. Думается, они довольно точно предполагают место форсирования…
— Отлично, — сказал Паулюс.
Но тут же словно очнулся: русские ждут. Они будут драться до последнего патрона.
Однако хорошее настроение, бодрость и уверенность не покинули командующего.
Наверное, так бывает, когда другого пути уже нет. Когда выбор сделан.
До Сталинграда было немногим более шестидесяти километров по прямой. Город опоясался оборонительными рубежами, ощетинился зенитными батареями… Стены домов зияли бойницами, на улицах спешно возводили баррикады.
Из города никто не уходил, не уезжал. Словно отрезали все дороги, все пути.
Так бывает, когда остается только одержать верх или погибнуть. Когда выбор сделан.
В селе Осиновке, в штабе армии, немцы подвели последние итоги: пятьдесят первый армейский корпус с двумя приданными пехотными дивизиями полного состава создадут плацдарм на левом берегу Дона в районе Вертячего и Песковатки, танки генерала фон Виттерсгейма переправятся по двум мостам; восьмой, пятьдесят первый и одиннадцатый армейские корпуса войдут в прорыв…
Генерал Паулюс положил карандаш на свежую карту. Подумал, поправил: тупой конец уперся в хутор Вертячий, острие коснулось северной окраины Сталинграда. Вскинул голову:
— Бог с нами, господа!
Ровно в половине четвертого, в темном предрассветье, ударила артиллерия.
Паулюс непрестанно курил, шагал из угла в угол по тесней комнате. От вчерашней приподнятости не осталось ни малейшего следа, сигарета в руке дрожала, изжелта-бледное лицо мял нервный тик.
Каким будет первое донесение?
Генерала Жердина разбудил адъютант:
— Началось. Начальник штаба просит… — и, словно оправдываясь, что позволил себе разбудить, прибавил: — Начальник штаба и весь оперативный отдел ждут вас.
Жердин взглянул на часы, стал натягивать сапоги. Сказал, точно самому себе:
— Разведка не ошиблась, — фыркнул, потопал сапогами — поправил. — Допятились до Сталинграда, кое-чему научились.
Полковник Суровцев сутулился, точно взвалили на худые узкие плечи непомерную тяжесть. Доложил негромко:
— Пятнадцать минут назад противник начал артиллерийскую подготовку. На участке Вертячий — Песковатка…
Пожалуй, не доложил, а сообщил: так не по-военному произнес эти слова. Вчера он получил письмо от жены, первое за девять месяцев; вчерашний день был едва ли не самым светлым в его жизни. Только вчера понял, что все девять месяцев жил надеждой. Эта надежда помогала и выручала… Потеряй жену, детей, он, может быть, не стал бы слабее, не хуже воевал, но смысл жизни пропал бы.
Письмо было написано еще в июле, полтора месяца назад. Но разве это имело какое-нибудь значение? В письме были необыкновенные слова… Полковник Суровцев уже забыл, что такие слова существуют, потому что с начала войны прошла целая вечность, и все доброе, ласковое осталось очень далеко, за пределами этой вечности. Теперь все укладывалось в сухие строчки докладов и донесений, в скупые, точные формулировки. В каждом слове — напряжение ума и воли, решимость и готовность.