Армия генерала Жердина, сдвинутая с Дона в районе хуторов Песковатка — Вертячий, попятилась, и то, небольшое, что уступили противнику на левом берегу, стало именоваться плацдармом. По двум наведенным мостам переправлялся четырнадцатый танковый корпус генерала фон Виттерсгейма, восьмой и пятьдесят первый армейские корпуса…
Наступил день «икс». Тот самый день, о котором торжественно говорил командующий шестой германской армией на последнем штабном совещании.
А капитан Веригин знал только, что место, где они закапываются в землю, на карте обозначено «высотой 137», что с минуты на минуту надо ждать танки. А у него сто бойцов, два противотанковых ружья и четыре станковых пулемета. Только бутылок с бензином много. Сколько помнит, бутылок с бензином всегда хватало.
Подумал об этом без сердца, без досады…
Солнце трудно выпросталось из-за рыжих бугров, невеселое, неяркое, окутанное пыльной мглой. Приподнялось и опять увидело изрытую землю, изломанную линию, которую люди называют фронтом. Эта линия между Доном и Волгой поворачивала на восток огромной загогулиной. Там скопилось такое множество машин и людей, какого не было нигде.
Четырнадцатый танковый и пехотные корпуса немцев вышли на исходные позиции для наступления на Сталинград.
Человек с математическими наклонностями мог бы легко поразить воображение любого огромными цифрами: количеством припасенных снарядов, тонн бензина, санитарных машин и бинтов… Танки, бронетранспортеры, грузовики, пушки, минометы — все, что называлось ударной силой шестой германской армии, было сосредоточено на плацдарме, на восточном берегу Дона. А с запада, из Германии, шли, торопились эшелоны… Чтобы не иссякло. Чтобы разбитые, уничтоженные танки и пушки заменить новыми, на которые только вчера поставили крупповское клеймо.
Германия выплеснула, отдала все.
Шестая полевая армия начинала с главных козырей. И хоть испытанные средства и методы не давали желаемых результатов в этой войне, ни Паулюс, ни верховное командование сухопутных сил Германии не видели, да и не хотели видеть никакого другого варианта, кроме как прорваться к Сталинграду и взять с ходу — грохнуть кулаком. Чтобы полопались барабанные перепонки у штатских политиков. У союзников и у противника. Через этот город Германия сумеет в будущем дотянуться до Америки.
Только бы захватить ближневосточную нефть.
Сталинград лежал камнем на дороге к мировому господству. Последним, единственным. Его нельзя ни обойти, ни отодвинуть. Можно только уничтожить. Взять.
В германском генеральном штабе раздавались голоса, в которых слышались озабоченность и трезвость. Кое-кто предлагал остановиться на Дону, укрепить позиции, исподволь, хорошо подготовиться к новой зиме в жесткой обороне. Парализовать Волгу, разрушить Сталинград можно с воздуха.
Но это представлялось слишком неэффективным и оттого — неубедительным.
Опасность растянутых флангов?.. Так ведь русские израсходуют последние силы… К тому же полумеры, как известно, никогда не приносили полных результатов…
Сталинград. Во что бы то ни стало — взять.
Конечно же в Москве ясно понимали опасность, которая грозила с плацдарма у Вертячего… Судьбу Сталинграда, судьбу страны решали считанные дни. Армия генерала Жердина оборонялась последними силами.
Солдаты капитана Веригина начали закапываться ночью. Когда взошло солнце, они все еще копали. Мишка Грехов сказал:
— Товарищ комбат, либо хватит?.. Сил нет. Поглубже иль помельче…
Не договорил, не досказал, что разница, по его мнению, невелика, потому что позиция очень уж открытая. Хоть и упрятали окопы да ячейки от фронтального огня за гряду холмов, хоть и ловко замаскировали пулеметы, а налетят «юнкерсы», куда денешься? Все как на ладони.
Копай не копай…
Кто-кто, а Мишка Грехов давно усвоил: хочешь остаться живым, копай глубже. Никогда не перечил. А нынче взяло горе за душу: сколько перекопали этой земли — представить невозможно, а все — назад, назад…
Капитан Веригин стоял, прислонившись плечом к солончаковому срезу. Этот срез блестел, точно отполированный. А лицо у комбата черное, небритое, глаза провалились. Только волосы все такие же веселые, пшеничные, да сапоги успел отереть от пыли — блестят.
Сапоги у капитана Веригина всегда блестят. Только под Харьковом, помнится, не блестели.