Он шел по окопам с тяжелой гранатой в руке, повторял одно и то же:
— Приказано стоять! Назад ни шагу!..
Услышал длинную пулеметную очередь, понял: Грехов. И еще один пулемет…
Наваливал рокот моторов, такой близкий и такой явственный, что подумалось — вот сейчас увидит вражеских танкистов.
А пулеметы секли нескончаемую очередь, словно резали, полосовали летучий дым. Солнце сквозь дым было чуть заметно и виделось тоже летучим… Пулеметы торопились… Но остановить не могли. Коротко и беззубо бабахала на участке соседнего батальона батарея противотанковых пушек.
Но и она не могла.
Подошел момент, когда — словно оступился, падаешь в пропасть, вниз головой, и уж не видишь ни земли, ни облаков, не слышишь выстрелов… Если даже стреляют в упор. Видишь только то, что перед глазами, делаешь невозможное, чего потом, вспоминая, не можешь постигнуть трезвым умом.
— Назад — ни шагу!
Но крикнул это не капитан Веригин — другой. Кто первым увидел немецкий танк на бросок гранаты.
Но уж не требовалось ни командовать, ни приказывать. Из дыма и пыли, из железного грохота вырвался танк, пятнистый, неуклюжий. Только траки бегут, мелькают, жадно хватают полынь и сухменную землю. В какое-то мгновение тупая лобовина и две ленты бегущих траков приподнялись, нависли… Капитан Веригин увидел черный крест с белой каемкой, и в это мгновение подумал, что со времен тевтонских рыцарей немцы остались одинаковыми: и крест все тот же, и хамство, и замашки…
Кажется, он подумал еще о чем-то, но главное сейчас было в том, чтобы успеть. До того, как танк перевалится через бугрину. Размахнулся, кинул. Огненный язык жадно лизнул черное небо.
Немецкие танки горели. До них было метров тридцать, двадцать… Пулеметы стучали тупо, словно мальчишки — палками по штакетнику.
— Автоматчики справа! Гляди автоматчиков!..
Капитан Веригин пошарил в земляной нише… Однако ничего не нашел.
— Справа!
Там, справа, сыпались автоматные очереди, слабенько лопались ручные гранаты.
Андрей Веригин не знал, сколько прошло времени, который час… Ему казалось, что началось давно. Глянул на часы: они показывали двенадцать.
Но сколько это — двенадцать? — много иль мало — не знал.
Пошел, заторопился на правый фланг.
Мелькнула мысль, что надо бы на свой наблюдательный пункт, узнать обстановку…
Дорогу преградил завал, из-под него торчали ноги в обмотках и ружейный приклад, а незнакомый боец с разорванной штаниной обессиленно ковырял лопатой. Пилотку подоткнул под ремень, щека выпачкана кровью…
— Зря, — сказал Веригин.
Боец воткнул лопату, вытер лоб рукавом, размазал грязь. И только после этого взглянул на комбата:
— Зря не зря — откопать человека надо.
Капитан Веригин согласился:
— Надо. — Перелез через завал, оглянулся, спросил: — Отбили, значит?
Боец виновато попросил:
— У вас, товарищ комбат, не найдется на цигарку? Кисет с табаком, видишь ты, напрочь срезало, — и, удивляясь, как это могло случиться, показал на штанину: — Напрочь.
Вверху возник и вырос тягучий посвист, и Веригину захотелось пригнуться. Боец поднял голову, словно хотел проследить за полетом снаряда:
— Наша. Тяжелая. Слава те господи.
И неожиданно осенил себя крестом.
Веригин изумился:
— Ты что это, веруешь?
Боец отер потный лоб, кашлянул сердито:
— В таком-то страхе — поверишь…
Танки горели. Автоматная перепалка на фланге угасала, навстречу волокли раненого, и капитан Веригин прижался к стенке. С бугра залился пулемет Грехова, и автоматы затихли, словно Мишка убедил кого-то своим авторитетом.
Капитан Веригин спросил:
— Что там?
Солдат, который шел передом, тащил раненого за ноги, поднял голову, ничего не ответил. Другой даже не взглянул. Раненый стонал:
— Води-ички…
Двое протиснулись, протащили раненого. Но просторнее не сделалось: перед ним, словно из-под земли, вырос большой человек, загородил проход.
— Товарищ комбат!..
Капитан Веригин ахнул:
— Агарков?..
Ну да… Живой, невредимый. Все тот же матерчатый кубик на петлице…
— Ты? Откуда ты? Агарков… Мы же тебя — готово дело. Собственноручно написал твоим родным. — Капитан Веригин хотел даже засмеяться на радостях, но из этого ничего не получилось — только похрипел, потом покашлял… И выругался. Смеяться, должно, разучился. Шлепнул Агаркова по плечу: — Откуда? Не с того ли света?