Долго смотрел на свои руки. Поднял голову…
— У нас нет оснований не доверять политическому руководству, — сказал он. — Мы не знаем потенциальных возможностей верховного командования.
Господи, как часто он будет обманывать себя впоследствии этим ложным доводом!.. А впервые попытался обмануть себя и другого в этот вот день.
Фон Виттерсгейм покачал головой:
— По-моему, этих возможностей нет.
Именно так думал Паулюс. Разница заключалась в том, что он ни за что не сказал бы о своих сомнениях. Потому что верил в Гитлера.
Но ведь все, что вызывало сомнение, порождал не кто иной, как Гитлер!..
На это генерал Паулюс ответить не мог. Потому что, как и все, хотел в кого-то верить, на что-то надеяться. Он был согласен с командиром корпуса, но сказал совсем другое:
— Я думаю, с такими мыслями вам придется трудно.
Генерал Паулюс не повысил голоса, не упрекнул ни единым словом. Но ему хотелось, чтоб этот человек ушел из его подчинения как можно скорее.
Генерал Паулюс не хотел, боялся чужого неверия, ибо оно подтверждало его собственное.
Когда в армии сомневаются два генерала — это много. Это опасно.
Паулюс повторил:
— Вам придется трудно.
Генерал фон Виттерсгейм печально улыбнулся:
— Благодарю вас. — Лицо сделалось виноватым, точно вдруг пожалел о своем откровении. Но тут же посуровел: — Мы завели своих солдат, самих себя в гигантский мешок. И делаем невероятные усилия, чтобы погубить себя. Мне чудится, что над нами поднимается тень могильного креста. Я боюсь — этот крест станет надгробным памятником всей Германии, — и замолчал. Стал глядеть мимо. Потом заговорил опять, обессиленно, тихо, понимая, что говорить больше нечего и незачем: — Единственно разумным решением считаю — отойти за Дон. Тем более что взять Сталинград путем охвата и постепенного сжимания полукольца не удастся. Надо учесть огромную протяженность города, абсолютную невозможность блокировать его и решимость русских обороняться до последнего патрона. Я считаю…
— Это ваше личное мнение? — спросил Паулюс. Предупреждая ответ, чувствуя, что такого же мнения придерживается и начальник штаба корпуса, сказал: — Хочется верить — вами руководят хорошие побуждения.
Генерал фон Виттерсгейм поднялся, пожал протянутую руку:
— Если представится возможность, я изложу свое мнение в группе армий. Или в ставке…
Дал понять, что понимает всю меру грозящей ответственности. Он постарается оградить от неприятностей командующего…
Через тридцать часов генералу фон Виттерсгейму вручили засургученный пакет. Он расписался в получении, ушел в угол штабного автобуса, сел. Генерал еще не знал, что в пакете. Но что бы там ни было, какая ни ждет его судьба, он останется честным немцем. Пусть только в собственных глазах…
Первый адъютант армии полковник Адам спросил Паулюса:
— Господин генерал, что ожидает фон Виттерсгейма? Ситуация действительно сложная.
— Тем оперативней и точнее мы должны выполнять директивы и приказы верховного командования, дорогой Адам.
Но кто-то должен думать…
Кто понесет ответственность в случае поражения?
Гитлер… Но что такое Гитлер без генералов, без министров, без больших и маленьких фюреров?..
Все делают одно дело. Значит, и отвечать должны все — бездумно поступают иль осмысленно… Отвечать следует даже за то, что не думают.
Но ведь не велят думать!..
Что ж, на худой конец, как Виттерсгейм…
Полковник Адам стряхнул с себя задумчивость, понял, что пауза слишком затянулась и нужно подыскать подходящую фразу, чтобы загладить неловкость. Но фраза не шла. Сказал, что было на душе:
— Сталинград заставляет не только выполнять, но — думать, господин генерал.
Паулюс прикрыл глаза тяжелыми веками: согласился.
До этого, рисуя войну, но не командуя, Паулюс всегда располагал достаточными резервами, свободно создавал перевес на решающем направлении, он всегда рассчитывал на безусловную поддержку верховного командования. А противник вел себя так, как того хотелось ему, генералу Паулюсу… Нельзя сказать, что недооценивал воображаемого противника, но, так или иначе, тот всегда был податливым, он оказывался чуточку глупее…
Паулюс всегда чувствовал себя в превосходном положении, ему все удавалось…
Сейчас командовал. Тут, на войне, все было не так, как в тиши великолепного кабинета: армия и группа армий не располагали сколько-нибудь значительными резервами, а создать их в скором времени было невозможно. Потому что полки и дивизии сгорали в боях, как поленья в огне. Растянутые фланги прикрывали ненадежные союзники, а усилить их было нечем; противник дрался отважно, умело, словно не отступал две тысячи километров, словно не стоял на грани катастрофы…