А сколько всех наших монастырских крестьян во оные новые крепости записалось, искать нам невозможно, понеже ещё о всех наших монастырских крестьянах из Чебаркульской крепости уведомления не получено.
И мы, нижайшие, прошедшего сентября 22 дня посылали в Чебаркульскую крепость господину полковнику Тевкелеву с прошением монастырского служителя Василия Мерзлякова и от господина полковника Тевкелева через майора Иакова Стефановича Павлуцкого мы, нижайшие, известие письменное получили в том, что де впредь наших монастырских крестьян принимать не будут, а которые наши монастырские крестьяне при оных крепостях записаны, будут ли возвращены в монастырь или нет, о том нам не известно.
А ныне у нас в обители во всяких работах остановка и великое разорение, также и в набор рекрут прошлогодцких в три наряда из достойных одиноких крестьян выбрать поведено, а семейные крестьяне все разбежались в помянутые новые крепости, и о сём вышеписанное уведомление вашему преосвященству предъявляем.
Вашего преосвященства нижайший богомолец… 1736 году, октября 29 дня».
Монастырский служка Василий Мерзляков, прихватив двух монахов, стрелой летел с тайным донесением. Недели через две вернулся. Служка привёз грозный указ. Тобольский митрополит повелел перепороть нещадно всех ослушников.
Собрались старцы на совет. Порешили: собрать через ушников обо всех тяглых кто ещё имел намерение к переселению. Снять допросы. Виновников наказать публично при всей братии.
Под конвоем начали свозить подневольных мужиков на суд и расправу.
Многие мужички по простоте своей сознались, что бежать в новые крепости намерение имели.
Были смельчаки. Хвалились. Угрожали:
— Все до единого к побегу намерены!
Архимандрит не выдержал.
— За противные речи сгноить на цепи мало! Бунтовщики!
Началась порка во дворе. Сбежалась вся братия: чернецы, послушники, служки.
Мужиков раздевали до пояса, дожили на скамью. Заплечных дел мастер полосовал изморённые спины тяглых. Пластами сдиралась кожа, сочилась кровь. Некоторые лежали после порки тут же, на земле, без сознания.
Крепкий организм многих мужиков не сдавался. Пошатываясь, отходили они под дуб и, прислонившись, думали, что как ни грозны палачи-старцы, а их, мужиков, воли кнутом не сломишь.
Порка закончилась. Порфирий распекал тяглых за ослушание, за измену святой обители, грозил за непокорство страшным судом, гееной огненной, а в завершение обязал всех дать подписку на верность.
Монастырский писчик положил на стол шероховатый листок, на нём было написано:
«Жить в означенном монастыре в домах своих попрежнему, и никуда собою без указов не съезжать, и пашню пахать, и всякие монастырские надлежащие заделья управлять попрежнему».
Один за другим подходили понурые крестьяне к столу для приложения подписи. Грамотеев не было. За каждого расписывались монахи.
Поздним вечером разъезжались поротые по домам. А под утро ушники с разных концов доносили о новых побегах.
Захватив жену, детей, домашние пожитки, бросив старое, насиженное гнездо, тарахтя несмазанными колёсами, ранним утром выезжали за околицу затерявшейся в лесу деревушки выдавшие подписку на верность монастырские тяглые.
Это было освобождением себя и семьи от крепостных оков.
Путь лежал в Челябинскую крепость.
В этот год убирать было нечего. Сеяли мало. Была буйная, мятежная весна. И всё же бабье лето было на руку. В августе-сентябре двинулся основной поток переселенцев в заканчивающуюся постройкой Челябинскую крепость. На месте девственно-первобытного леса красовался шатровыми башнями деревянный кремль. Вниз и вверх по реке Миасс правильными кварталами росли на посаде маленькие жилища, крытые землёй и реже — драницей.
На север, запад, юг и восток на протяжении до пяти километров растянулся готовый бревенчатый заплот — крепостные стены в форме прямоугольника. Прямоугольник этот перекидывался через реку. Его северная сторона лежала в Заречье, в отдалении от крутоската курьи. По углам четырёхугольника красовались бастионы.