- Правильно! - поддерживал Иван Каширин. - Прошу меня отправить с конницей в авангарде, красные казаки рвутся в бой. Мы устроим белякам баню и Уфу возьмем!
Встал Блюхер. Сколько уже было таких советов, и на каждом приходилось спорить, объяснять то, что через несколько дней становилось очевидным для всех. Но такова уж доля людей, которые видят дальше и глубже, - объяснять, доказывать, убеждать, разбивать чужие доводы. Перейди он на крик, вызови раздражение совета, и могло быть принято совершенно неправильное, даже гибельное решение. Василий Константинович медленно и спокойно возражает:
- Взятие Уфы - дело возможное. Я не спорю.
- Вот и Блюхер за нас! - Калмыков повернул возбужденное лицо к Ивану Каширину.
- Погодите, - главком стукнул костяшками по столу. - Возможное, но нужное ли? Хорошо, Уфу мы взяли, а что дальше? Красная Армия далеко, боеприпасов в Уфе по данным разведки мало. Ханжин тут же подтянет войска и мы увязнем, а если потом и вырвемся, то потеряем людей и растратим последние боеприпасы, а до своих еще далеко. Вот так я думаю, товарищи!
- Правильно! - согласился Николай Каширин и, обернувшись к брату, добавил: - Нельзя так, Иван, с налету. Трезво нужно к делу подходить, взвешивать!
В конце концов решили так: чтобы ввести белых в заблуждение, инсценировать атаку на Уфу, а самим тем временем двинуться к Иглино, пересечь Самаро-Златоустовскую железную дорогу и форсировать реку Уфимку.
Вечером собрали митинг в бывшем директорском саду, выкатили здоровенную бочку, на которую, морщась от боли в спине, взобрался Блюхер. Мы с Сашей стояли в толпе, совсем недалеко. Перед главкомом уже выступил Калмыков и призвал богоявленцев влиться в Сводный отряд и идти на соединение с Красной Армией. Василий Константинович напомнил рабочим, как тяжело они жили при царе и что освободила их от гнета Советская власть. Сейчас эта власть ждет от них помощи, поэтому не время думать о себе, а должно радеть об общем деле. Только в единстве и согласованности - сила рабочих, только общими усилиями можно сделать Урал Советским навсегда!
Вслед за Блюхером на бочку вскочил рабочий Калашников. Он яростно подхватил слова главкома и говорил о том, что настал час выбора, а выбор может быть только один - уйти с Блюхером и Кашириным, хотя и горько оставлять тут на милость белогвардейских бандитов детей, родителей, жен... Выступали и другие рабочие.
Потом слово снова взял Калмыков:
- Поход будет трудный, а самое горькое - оставлять здесь родных. Но можно схорониться - нам не впервой. Мы торопить не будем. Давайте сейчас разойдемся и посоветуемся, а потом уже проголосуем...
Был теплый летний вечер. Мы с Сашей шли по городу. Возле домов или просто на улице под деревьями бойцы прощались с семьями. Голосили женщины, вслед за ними ревели ничего не понимающие дети. А рабочие не знали, как успокоить их, и в волнении перекидывали винтовки с одного плеча на другое... Доносились обрывки разговоров:
- Маманя, ну ты не плачь... Все будет хорошо - разобьем белых и скоро вернемся...
- А мы-то как?
- Да не тронут они вас, не звери же...
- Звери! - это сказала Саша. - Ты слышал про Петю Калмыкова? (Мы как-то неожиданно и совершенно легко перешли на ты.)
- Это его сын?
- Нет, племянник. Пятнадцать лет... Они его захватили, хотели узнать о наших, издевались, пытали, а потом повесили. Когда его хоронили... Саша несколько мгновений шла молча, сдерживая слезы. - Ты знаешь, ему выкололи глаза, отрезали язык, а на теле было сто штыковых ран... Звери... Пойдем я покажу тебе могилу, это здесь, в саду...
На свежем холмике лежали чуть увядшие цветы.
- После нашей победы, - очень тихо говорила Саша, - мы должны жить необыкновенно чистой и справедливой жизнью, иначе зачем все эти жертвы!
- Наверное, так и будет...
В это время над Богоявленском прокатился протяжный гул: сторож бил колотушкой по чугунной доске, снова собирая людей на митинг. Когда мы вернулись, на бочке стоял Калмыков и громким голосом кричал:
- Кто за то, чтобы идти с Блюхером и Кашириным?
И сам первый поднял руку. Вслед за ним тянули вверх ладони и те, кто уходил, и те, кто оставался.
- Кто за то, чтобы семьи остались здесь?
И снова первый поднял руку. И снова вслед за ним, но уже не так уверенно, тянулись вверх руки.
Калмыков оглядел земляков, медленно низко поклонился и спрыгнул с бочки.
С нами уходили только женщины-большевички - им оставаться нельзя.
Сегодня с утра готовились к выступлению. В отряд записалось много добровольцев. Командиром богоявленцев выбран Калмыков.
Завтра выступаем...
(Без даты)
16 августа мы вышли из Богоявленска. Бойцов пришли провожать семьи. Женщины и дети плакали. Одного пожилого рабочего хватали за полы пятеро ребятишек: "Папа, папа, не уходи..."
Белым не терпелось занять Богоявленск, сотня казаков влетела на окраину города и помчалась к штабу, началась беспорядочная стрельба. Калмыков и его брат Федор с отрядами бросились в обход белых. Женщины и дети влезли на крыши и оттуда подсказывали, где враги. Атаку отбили.
Мы двинулись к Архангельскому меднолитейному заводу, семьи провожали нас верст десять. 17 августа к нам присоединился Архангельский отряд, командир - латыш Данберг. Скоро нас догнали бежавшие из Богоявленска. Сразу после нашего ухода белые заняли город. Саша оказалась права, а директор завода Пунг, меньшевик, оказался сволочью. Он обещал не трогать семьи бойцов. Многих отправили в Стерлитамак, в тюрьму, а нескольких рабочих сразу же расстреляли в школе. Под звук духового оркестра. Рассказывают, что специально для расправ из Стерлитамака приехали офицеры контрразведки - Шнейдерман, Пылаев и мой знакомец Юсов. Ну, с ним я еще встречусь.
До нас добрался Шамсутдинов, бывший стерлитамакский комиссар промышленности. Во время наступления белочехов он не успел уйти с отрядом и был посажен в тюрьму. Потом ночью целую толпу арестованных отвели за город на коровье кладбище и расстреляли. В темноте Шамсутдинова ранили то ли стреляли плохо, то ли напились накануне. Он уполз и, переправившись через Белую, схоронился в башкирской деревне. А командовали казнями те же: аптекарский сынок Шнейдерман, Пылаев, Юсов.
Трибунал постановил расстрелять всех заложников. Следственная комиссия выяснила, что заложники - а мы с ними еще цацкались! - имели связи с белыми, даже передавали им сведения, а помогал им кто-то из военспецов, но кто, выяснить не смогли, потому что Штамберг, узнав, что их приговорили к расстрелу, бежал. Остальных расстреляли.
Вечером виделся с Сашей. В первую же ночь после выхода из Богоявленска на обоз с ранеными напали казаки и зарубили сестру милосердия большевичку Настю Калугину. Саша в это время была у богоявленцев, помогала перевязывать раненых и из своего браунинга застрелила одного из белых. Об этом она рассказывала совершенно спокойно.
Дела у нас неважные: кажется, мы попали в мешок, нас зажали со всех сторон. Блюхер решил форсировать реку Сим и прорываться в сторону Уфы. Заходил озабоченный Иван Степанович и говорил, что судьба армии, судьба десяти тысяч людей решается сейчас.
- Кому будем молиться, Андрей Сергеевич, господу или Марксу?
- Не знаю, по таким сложным вопросам нужно справляться у Боровского.
- Боровский арестован. Его подозревают в организации побега и связях с дутовцами.
- Не может быть!
- Мне что-то тоже не верится, хотя... - не договорив, Иван Степанович досадливо махнул рукой.
КОРОБКА ПАПИРОС
- Самое страшное в этой войне то, что русские убивают русских. Представьте себе сиамских близнецов и вообразите, что они начали душить друг друга. Кто бы ни победил, в конце концов погибнут оба. Это и есть междоусобица. Я уважаю большевиков и честно служу им, но когда-нибудь, в самую трудную минуту истории, России может не хватить именно тех тысяч душ, которые погибли в братоубийственной войне...