— Иди,— Знаур вытянул руку, указывая, куда идти.— Генерал живет вон в том доме.
Знаур смотрел на улицу, поднимающуюся в гору. Еще недавно он шел по ней в надежде найти, наконец, управу на Тулатовых. Вверх к усадьбе тащилась черная карета...
Поправил Еналдыко шапку на бритой голове и пожелал Знауру всех благ.
— Да будет прям твой путь,— ответил Знаур, и они, помолчав с минуту, разошлись.
Вернулся Знаур в село в полдень и сразу же поскакал в поле. Не терпелось ему рассказать Бекмурзе о случившемся. Он направил коня к крутобокому кургану. Знаур и Бекмурза построили на кургане шалаш и иногда оставались в нем ночевать, чтобы не тратить время на ходьбу. Бекмурза сидел перед шалашом и курил трубку. Знаур заметил, что тот даже не шелохнулся, словно бы ему было все равно, с какими вестями вернулся Знаур. Даже когда подъехал зять, Бекмурза не изменил позы, а на лице было выражение полного безразличия. Знаур уселся рядом с шурином, расстегнул ремень, сбросил с себя черкеску и, полуобернувшись к Бекмурзе, погладил ладонью бритую голову. Хмыкнул раз-другой носом, и в тот момент, когда хотел заговорить о деле, со стороны села показался всадник. Он быстро приближался к ним. Приложив к глазам руку, Знаур напряженно смотрел вперед. Но не мог понять, кто это несется во весь опор.
— Горит, наверное, чей-то дом,— нарушил тягостное молчание Бекмурза и пожевал длинный ус.
— Пусть горе постигнет моего врага. Зачем же он тогда так спешит в степь? — Знаур привстал.
— Садись... Он скачет сказать хозяину, чтобы тот больше не думал над тем, как залатать крышу,— невозмутимо ответил Бекмурза.— Теперь он устроит зиу1, и всем селом ему построим новый дом.
— Э, что ты говоришь? Он же несется к нам,— вскочил с места Знаур.— Лошадь, похоже, из конюшни Тулатовых.
— Садись, беде теперь ничем не поможешь. А разве наши дома не могут сгореть? — Бекмурза по-прежнему посасывал трубку.— Поджечь, что ли, свой дом. Как ты думаешь, Знаур?
Уже видно было лицо всадника.
— Сафар?!— прошептал Знаур.— Фу! А я думал, беда случилась. Резвится он на сытый желудок.
На Бекмурзу имя Сафара не произвело никакого
впечатления. Не все ли равно, кто это? Не поднимаясь, он повернулся задом к полю и на четвереньках вполз в шалаш. Всадник подлетел и на всем скаку осадил разгоряченного коня.
— Эй вы, неблагодарные!
От этих слов Знаур даже присел, потом медленно, не спуская с Сафара глаз, приподнялся, наклонившись, шагнул вперед, будто собирался прыгнуть на него. Перед глазами зарябило.
— Ты что-то сказал? — высунулся из шалаша Бек-мурза.— Ты извини, от солнца я спрятался в тень. Хоть и осень, а жарко... Печет, окаянное! Куда это ты скачешь, Сафар?
— В город ходил? Жаловаться вздумал? Нам неблагодарные работники не нужны... Можешь идти домой, Знаур. И ты, Бекмурза, убирайся. С голоду умирали, умоляли...
— К кому ты обращаешься? — прохрипело в горле Знаура.
— Разве ты не Знаур? Я сказал: убирайтесь отсюда и не проситесь больше к нам,— Сафар развернул коня и опустил плеть на его гладкий бок.
Знаур стоял, уперев в бока руки, и не мог сообразить, что же случилось.
Вернулись Знаур и Бекмурза домой. Что же им еще оставалось?
У калитки разошлись, кивнув друг другу. Ханифа ждала мужа. Она стояла под навесом и делала ему знаки рукой. Оглянулся Знаур, нет ли поблизости матери, и поспешил к жене.
— Что случилось?
— Царай у нас,— прошептала Ханифа.
— Где же он?
— Спит, в огороде под яблоней устроился... Всю ночь шел пешком.
Оставив Ханифу, Знаур легко перепрыгнул через плетень и увидел гостя. Он лежал на спине под тенью молодой яблони и спал. Усевшись рядом, Знаур снял шляпу и стал рассматривать Царая. На впалых щеках резко обозначились скулы, квадратный подбородок чисто выбрит, над левым глазом шрам полумесяцем рассек лоб. К приоткрытым губам прилипла травинка.
В воздухе парило. Небо заволокло облаками. Над головой назойливо жужжала пчела. Царай беспокойно заерзал, облизал губы, перевел дыхание и открыл глаза. Улыбнулся, кулаком потёр щёки:
— Почему ты не разбудил меня?
— Если бы я мог так крепко спать! А то лежу всю ночь и о чем только не передумаю...
Царай присел, пожал протянутую ему руку.
— Вставай, пойдем в дом. Где это было, чтобы гостя держать на огороде? — Знаур попытался встать, но Царай удержал его.
— Я не гость... Сиди, здесь хорошо. Люблю я под открытым небом. Какие новости у тебя?
— Сердце не знает покоя... О Бабу ничего не слышно. Может, он уже погиб...— Знаур резко встал, схватившись за голову.— Ему надо было уйти за перевал. Он же хотел туда. Сам пошел на верную смерть...
Встал и Царай. Не зная, как успокоить Знаура, он беспомощно развел руками:
— А ты думаешь, за перевалом ему приготовили мед?
Вдруг Знаур нахмурил лоб, положил руки на кинжал:
— Убью помощника старшины! Пристава тоже, и стражника...
— А потом подожги свой дом, возьми хордзен и попроси бога укрыть тебя от мести. А куда вернется Бабу? Если он захочет однажды ночью украдкой прийти в дом и повидаться с тобой, с матерью? Что он найдет здесь? Наступивши в навоз, не бросаются на него с кинжалом... Ты подумай, как помочь брату! Прости, Знаур, я громко говорю, но ты же знаешь, что мы с Бабу названые братья. А потом я немного старше тебя.
Отвернулся Знаур, опустились плечи, вдруг упал грудью на яблоню, обхватил ствол руками...
32
Чета гайдуков, к которой примкнул Христо, ушла звериными тропами далеко в горы. В который раз оставили теплый очаг болгары! В который раз в горах хозяйничали гайдуки! Правда, сразу пришлось им нелегко: время стояло осеннее, беспрестанно дули холодные ветры, оголились леса, шли дожди. Но никто из
повстанцев не помышлял вернуться домой. У всех было одно настроение — мстить. У всех, кто пришел в лес, на сердце осталась глубокая зарубка, она кровоточила, болела. И не было на свете другого лекарства, как борьба с турками. Эта решимость пришла к болгарам после Апрельского восстания. Другими глазами они смотрели на мир. Раньше они мстили за обиды, теперь люди поднялись за свою Болгарию. На ее судьбу они взглянули в 1876 году с высоты апрельской схватки. Турки потопили болгар в крови, но те, кто участвовал в восстании, видели, что свобода близка.
Люди многими тропами шли в горы.
Гайдуками на северо-западе Балкан руководил Панайот. Его хорошо знали турки, много бы они отдали за голову воеводы. Панайот жил в горах, но никто, кроме близких сподвижников, не знал местонахождения сорокалетнего воеводы, прославившегося своей ненавистью к поработителям, мужеством и преданностью делу освобождения Болгарии от многовекового ига.
Отрядом, в котором состоял Христо, командовал участник Апрельского восстания. В одном из боев он был тяжело ранен, и во главе четы встал Христо. Таково было желание гайдуков и воеводы Панайота, с которым они познакомились еще накануне Апрельских дней в Румынии. После поражения восстания Христо подался в Сербию, а Панайот с верными друзьями укрылся в горах и оттуда совершал нападения, мстя наиболее ненавистным болгарам-предателям и туркам. Его малочисленный отряд был неуловим и подвижен. Когда же утихла резня, устроенная турками, Панайот начал сзывать к себе болгар, не смирившихся, готовых на смерть, только бы победить. Их оказалось много, и тогда воевода приступил к формированию отрядов.
Товарищами Христо были такие же молодые, как и он сам, болгары. Правда, Христо уже прошел закалку, а они впервые взяли в руки мушкеты. Но каждый из них мог и без мушкета пойти на турок.
Главная забота Христо на первых порах была о продуктах. Он не мог забыть, как трудно пришлось с провиантом повстанцам в Сербии, и посылал своих людей в окрестные села налаживать связь с населением.