Командир полка откашлялся, сделал небольшую паузу, а потом сердито добавил:
— Предупреждаю вперед, кто попадется в том, что возьмет что-нибудь даром, будет расстрелян на месте!
Расходились молча. У всех на уме одно: скоро ли кончится томительное ожидание?
Когда осетины садились на конй, кто-то окликнул их:
— Земляки!
Это был сотник, недавно прибывший в полк из Санкт-Петербурга по собственной охоте. Ему обрадовались.
— А, это вы, господин Верещагин,— пробасил Есиев.
Командир дивизиона, козырнув, подал руку сотнику, и тот с чувством пожал ее. «Уж годами не молод, а держится молодцом»,— Верещагин с нескрываемым восхищением смотрел на действительно молодцеватого Есиева. А тот, в свою очередь, подумал о сотнике: «Папаха у него заломлена лихо, посмотрим, как он рубит в бою. Но, видно, человек он хороший».
Ехали быстрой рысью по обочине пыльной дороги. День выдался жаркий, на небе ни облачка. Говорить никому не хотелось, да и не о чем было говорить.
Впереди показались сады, а вскоре за ними и бивуак. Кони шли ровно, они легко несли седоков, и их не приходилось подгонять.
У бивуака всадники разъехались: Александр Верещагин направил коня к своей палатке, а осетины свернули в сотню.
Еще издали Александр заметил своего денщика. Беспечно развалясь у входа в палатку, тот курил трубку. Завидев сотника, денщик нехотя поднялся со своего места. Придержав саблю, Александр спрыгнул на землю и бросил ему поводок. Денщик почесал затылок, посмотрел вслед сотнику, который уже нагнулся, чтобы приоткрыть дверь в палатку, и сказал, как будто только вспомнил:
— От Сергея Васильевича письмо пришло. Может, желаете взглянуть, ваше благородие?
Александр резко повернулся и сердито прикрикнул:
— Ну, давай, чего же ты мешкаешь? Не мог сразу вручить!
Верещагин нетерпеливо шагнул к денщику и взял протянутое письмо. Нетерпеливо пробежав письмо глазами, он успокоился и стал снопа внимательно читать. Брат Александра, Сергей, находился в действующей армии. Он состоял при штабе главнокомандующего.
Сергей писал, что ожидает приезда на Балканский фронт из Франции старшего брата Василия, у которого в Париже была организована выставка.
Денщик надеялся, что сотник скажет ему хоть одно доброе слово, но тот увлекся письмом и позабыл о его существовании. Тогда денщик провел коня, намереваясь задеть сотника.
— Смотри, куда прешь! — беззлобно проговорил Александр и удалился к себе. «Боюсь за Сергея, уж очень молод, горяч».
Он снял через плечо саблю и бросил на походную складную кровать, затем расстегнул ремень с кинжалом. Скинул с себя заказанную еще в Санкт-Петербурге черную черкеску с серебряными газырями и тоже швырнул на кровать.
Оставшись в ластиковом бешмете, сотник пригнул голову и прошелся по палатке. Два шага в одну сторону, два шага в другую. «Письмо, что ли, дописать родителю»,— подумал Александр и, усевшись за низкий столик, расстегнул бешмет, под которым белела рубаха. Недописанный лист серой бумаги лежал на столе со вчерашнего дня. «О чем, бишь, я писал давеча? Да, об осетинах»,— Александр обмакнул перо в медную четырехугольную массивную чернильницу и размашистым почерком продолжил письмо: «Какой все видный народ, осетины. Молодец к молодцу, точно на подбор. Весь дивизион состоит из охотников. Что мне в особенности бросилось в глаза у осетин, так это их осанка и походка. Каждый осетин имеет походку, точно князь какой: выступает важно, степенно, с чувством собственного достоинства. Причем, левую руку непременно держит на поясе, а правую — на рукоятке кинжала. Ты знаешь, горцы интересный народ, точно такой, как мне виделся до сих пор по прочтении графа Толстого.
По приезде я пошел в штаб. У подъезда виднелось полковое знамя и денежный ящик, а при них часовой с обнаженной шашкой. Часовой — почти старик, но очень бодрый, плечистый, с подстриженной седой бородой и густыми нависшими бровями. На поясе у него висел длинный черный кинжал с костяной ручкой. Выправка совсем не походила на ту, что я видел у кубанских казаков. При моем приближении часовой нисколько не изменил позы, как стоял, подбоченясь, так и остался. Только когда я на него посмотрел, он вместо того, чтобы отдать честь шашкой, как того требует устав, перенес ее на левую руку, бросил на меня исподлобья сердитый взгляд, медленно поднес правую руку к папахе и протяжно сказал: «Здравствуй». Вот так службист, думаю, устав здорово знает! Свое возмущение я высказал адъютанту, и тот засмеялся. «Этот всадник — осетин. Они все охотники, своей волей пошли в поход, и с них особенных формальностей нельзя требовать...»
Снаружи послышался знакомый голос, и Верещагин отложил ручку.
— Где господин сотник? Эй, Иван, ты спишь?
— Обленились мы, ваше благородие,— ответил бодро денщик.
Александр поспешно встал, откинул дверцу палатки и увидел поручика Гайтова.
— А, Гайтов, входите, гостем будете, — радушно проговорил Верещагин.— Вот не ожидал вас.
— Спасибо, Александр... Покажи своего коня.
Гость стоял, широко расставив ноги. Плотные икры
обтянуты ноговицами и перехвачены под коленками узкими ремешками. На поясном ремне висел кинжал в дорогих ножнах с позолотой. Красный бешмет и синие атласные шаровары блестели на солнце. Низкая папаха была сбита на левое ухо.
— Иван! — крикнул сотник, хотя денщик стоял тут же.— Приведи коня, живо. И смотри, не упусти его.
— Какого коня, ваше благородие?
— Порассуждай мне еще.
Денщик бросился исполнить приказание, и поручику не пришлось долго ждать. Денщик явился, ведя на поводке коня. В ту же минуту Гайтов позабыл обо всем на свете, даже не слышал слов Александра:
— Давайте, дружок, лучше посидим за чаркой... Послушайте, Гайтов, оставьте свое занятие. Не желаете табачку турецкого?
Но Гайтов был глух: он обошел вокруг коня. Темногнедой с золотистым отливом, тот словно понимал состояние человека: изогнув тонкую шею, косил большими глазами. Поручик принял поводок и одним махом вскочил в седло, конь шарахнулся, взвился на дыбы, намереваясь сбросить Гайтова. Всадник, удерживая коня, взмахивал короткой плетью, и тот нетерпеливо пританцовывал на месте всем телом. Этого й добивался Гайтов, продолжая, однако, горячить его, и, когда почувствовал, что конь готов выйти из повиновения и сорваться с места, неожиданно гикнул. Два прыжка вперед — и гнедой перешел на галоп. Сделав несколько кругов вокруг палатки, Гайтов осадил коня перед Верещагиным.
— Хороший конь, Александр! Очень! — соскочив на землю, Гайтов не выпускал из рук поводка.— Очень хороший! Сколько заплатил?
Конь оказался задиристый, неожиданно дернул головой, норовя укусить Гайтова.
— Сто полуимпериалов,— ответил польщенный Верещагин.
— Двести не жалко! Продай, деньги плачу сразу.
— Ну нет, с конем не расстанусь... Да и столько он не стоит.
— Не говори, Александр. Ты настоящий джигит, у тебя уже три коня. Молодец! Мужчина без коня, все равно, что твой конь без хвоста,— засмеялся Гайтов и, ударив в ладоши, пошел за Александром в палатку.
Он потерял интерес к гнедому и ни разу не оглянулся.
2
Над бивуаком повис яркий месяц. Гости, развалясь на бурках, рассеянно слушали песенников. Казаки сидели в стороне полукругом, и только запевала стоял, выставив вперед правое плечо. Он пел вполголоса красивым тенором.
Казбулат удалой, бедна сакля твоя,
Золотою казной я осыплю тебя...
Перед гостями коптили три свечи в стеклянных колпаках. Денщик Александра, из гребенских казаков, присев на корточки, жарил баранину, нанизанную на длинные шампуры. Свежее мясо сочилось на угли, и они, шипя, чадили, распространяя аромат.