Впереди, вдоль дороги, замаячили костры. Не будь их — блуждать бы войскам по степи. Они вытянулись в два ряда. Ночную тишину тревожили шаги на дороге, раздавались голоса:
— Тут будут кубанцы?
— Которые здесь донцы?
— Еще с версту шагать...
— А, мать иху так!
Осетинская сотня расположилась вблизи глубокой балки. Опасаясь внезапного нападения неприятеля, выставили дополнительные секреты, усилили конные дозоры... Коней расседлали, у каждого для них нашлись остатки от скудного провианта. О себе же люди не думали.
Скинув черкески, всадники растянулись на траве, подложив под головы седла. На небе по-прежнему не было ни одной звезды.
— Бабу, где ты? — раздался голос в тишине.
— У тебя под боком, Бекмурза.
— Такая ночь бывает еще у нас в горах.
Вокруг задвигались, послышались вздохи да покашливания, заговорили:
— Сейчас бы араки.
— Смотри, Бекмурза, не забудь положить туда перцу.
— Только красного, стручкового,— прибавил кто-то.
— И подогрей араку хорошенько!
— Эй, не обожгитесь!
Опять умолкли. Было слышно, как похрапывают кони, позванивают удилами. Из темноты вынырнул вестовой.
— Кониев!
Никто не отзывался, и он позвал еще громче.
— Бабу, к ротмистру! Быстро!
В ответ кто-то выругался по-осетински. Вестовой подошел поближе и узнал Бабу.
— Ты чего ругаешься?
— Не спрашивай.
— Эй, Бабу, зачем ты понадобился ротмистру? — спросил Бекмурза друга.
— Не может поесть шашлык без меня,— ответил тот.
Вокруг засмеялись.
— A-а... Счастливый ты человек, Бабу. Только не забудь запастись водой, а то ночью тебе захочется пить,— не остался в долгу Бекмурза.
Долго надевал Бабу черкеску, потом, подхватив ружье, прикрикнул на вестового.
— Иди! Показывай дорогу.
— Ну, ты не очень-то кричи,— огрызнулся вестовой.
Он шел быстро, и Бабу едва поспевал за ним:
«Ночью, как кошка, видит. Молодец! Но чего хочет от меня ротмистр?» Издали Бабу узнал склонившегося у костра Асламурза Есиева, а рядом с ним разведчика Ев-фимия. «Откуда он появился? В последний раз мы виделись с ним в Кишеневе. А потом исчез неизвестно куда»,— подумал Бабу. Он уж было хотел доложить, да не успел и рта открыть, как вестовой гаркнул:
— Так что прибыли, ваше благородие!
Командир дивизиона поднял голову:
— Садись, Бабу. Слушай внимательно, что будет говорить Евфимий. Он вернулся оттуда,— Есиев посмотрел в темноту,— у турецких позиций был.
Урядник опустился рядом с разведчиком, пожал ему руку.
... И вспомнился Бабу бой в Сербии. Полусотня, в которой оба служили, преследовала турок. Вдруг конь под Бабу споткнулся и завалился на. передние ноги. Бабу вылетел из седла и со всего маху шлепнулся на землю. Товарищи пронеслись мимо, и в этот момент к нему подкрался башибузук и занес над ним ятаган. Однако опустить не успел: подоспел Евфимий. В тот день Евфимий и Бабу стали кунаками.
Разведчик продолжал прерванный разговор:
— Проберемся балкой. Она глубокая, густо заросла на склонах. По дну балки идет сухое русло... Вот тут балка раздваивается,— Евфимий ткнул в карту толстым коротким пальцем.— Мы двинемся вправо. Пройдем еще с версту. А потом откроется поляна. За ней будет крутой склон. Тут-то и окопались турки. Сам слышал их речь, своими ушами.
Ротмистр еще ниже склонился над картой:
— Так! Так!
Кониев, откинувшись, с интересом рассматривал Евфимия. Тонкий нос с горбинкой, длинное заросшее лицо, быстрый взгляд. Родом он был из станицы Архонской. А его отец переселился туда из-под Кизляра, тому уж лет сорок пять. Ротмистр прервал мысли Бабу:
— Все понял, Бабу?
— Прикажете повторить, господин ротмистр?
— На рассвете пойдешь с Евфимием в разведку. Вторая сотня будет следовать за нами... Завтра первый бой, и, если осрамимся, так лучше умереть сейчас!
— Да убережет нас бог от позора! — сверкнул глазами Бабу.
— Евфимий только что вернулся оттуда. А завтра хочет идти с тобой,— командир дивизиона сложил карту.
— Спасибо, кунак,— Бабу посмотрел на разведчика.
— Идите, отдыхайте,— приказал Есиев.
Разведчик и Бабу встали и, откозырнув, удалились.
Они шли рядом, не торопясь, молча. «Эх, Бабу, Бабу, смел ты... Вот только горяч в бою, легко можешь потерять голову»,— думал о товарище Евфимий.
Но тут Бабу оставил Евфимия и шагнул вперед: у костра стоял незнакомый человек.
— Эй, Бекмурза! — позвал Бабу.
— Ай, ай... А, это ты?
— Кто это?
— Болгарин, в гости пришел... Живет рядом. Мясо принес, вино. К себе зовет...
Кто-то подкинул в костер сучья, и вспыхнувшее пламя осветило лицо болгарина. «До чего похож на Бза»,— Бабу протянул болгарину руку:
— Салам! Здравствуй!
— Здравей! — поспешно ответил старик.
Бекмурза узнал Евфимия и радостно воскликнул:
— О, Евфимий! Дорогой, где пропадал?
Всадники окружили разведчика. Многие из них
слышали о нем, и каждому захотелось пожать казаку РУКУ-
— Садись! Все садитесь! — Бабу положил руку на плечо болгарина и пригласил его подойти поближе к огню.
Наконец все разместились у костра, и Бекмурза спросил Бабу по-осетински:
— Что делать с вином и мясом?
— Угощай гостей,— весело ответил Бабу.
Делом одной минуты было поделить большой кусок
262
вареной баранины и разлить по чаркам вино. Бабу поднял рог:
— Дай бог, отец, чтоб в твоем доме только радовались... Пусть плачут жены турок! Спасибо!
— Твои слова мудрые, Бабу, мне к ним нечего добавить,— разведчик чокнулся с другом.— С богом!
Бабу подождал, пока выпил Евфимий, и после этого снова обратился к болгарину:
— Пожелай нам хорошей дороги, отец... Выпей, слово скажи!
Старик стянул с головы маленькую войлочную шляпу с короткими полями и попытался встать, но Бабу удержал гостя. Болгарин волновался, у него тряслись руки:
— На здравие!
Потом Бекмурза запел. Песня перенесла их в родные горы...
6
Этап пришел к месту назначения пополудни. Арестанты, чертыхаясь, повалились посреди тюремного двора, мощенного булыжником. Предоставив ссыльных самим себе, конвоиры поспешили в сторожку.
Кругом высокие кирпичные стены, а за ними тайга. Беги на волю, если хочешь. Никто не станет тебя отговаривать, и охранники, спохватившись, не кинутся за тобой, чтобы поймать. Сам вернешься, когда почуешь смерть.
Не одна отчаянная голова соблазнилась мыслью о свободе, да возвращался смельчак, если, конечно, не погибал. Тайга, она шуток не любит. Правда, были такие, что добирались в Россию. А иные долго бродили по Сибири. Но конец для всех был уготовлен один: смерть на каторге, с кандалами на руках, а то умирали прикованными к тачке или холодной каменной стене. И все же бежали! Ничего не страшились. Одно слово — свобода.
Многим из каторжан придется провести здесь десять, двадцать лет, всю жизнь. Одни состарятся, другие найдут смерть на чужбине. Ну а таким, как Зна-ур, надо выжить любой ценой.
Знаур натянул на голову полы изодранной черкески и оголил спину. От него падала короткая, узкая тень. Ее было достаточно, чтобы в ней поместилась голова Царая. Тот лежал на левом боку, подтянув ноги к животу.
— Почему нас держат на солнце? — Царай сел и оглянулся на домик, в котором жил смотритель тюрьмы.
— Хороший хозяин в такую жару собаку не выгонит на улицу,— Знаур откинул с головы черкеску.
Долго еще маялись на солнцепеке, пока не появился смотритель. Белый форменный китель его был застегнут на все пуговицы. Круглую голову прикрывала кепи с блестящей золотой кокардой. Он был при шпаге. Заложив большой палец правой руки за отутюженный борт кителя, смотритель медленно приблизился к арестованным. Из сторожки выскочил урядник и гаркнул: