Знаур лежал с открытыми глазами и слушал соседа. Тот сидел на нарах, подобрав под себя ноги, и размеренными движениями вонзал шило в почерневшую от времени и затхлой сырости доску.
— Эх, тудыть его мать,— все злобнее приговаривал каторжанин.
Не поворачиваясь к нему лицом, Знаур спросил:
— Почему ты злой?
— Сердце плачет, князь!
Засмеялся Знаур, приподнялся на локте:
— Не князь я... Убил князя, понимаешь?
Каторжанин вдруг наклонился к Знауру и поднес
к его лицу шило.
— Видал? В реке утопленника нашли... К берегу прибило.
— Умер?
— Нет, улыбался... До чего ты непонятливый, князь.
— Не князь!
— Ладно, ладно, запамятовал... Утопленник, значит, померший. Понял? Шило у него в груди было, под самым соском. Понял?
Опрокинулся на спину Знаур, подложил руки под голову. Сосед вонзил шило между босых ног и тоже лег.
— Помру я скоро, князь...
— Что сказал?
— Да так...
Кто-то снаружи распахнул дверь и гаркнул, строго, требовательно:
— Выходи! Живо!
Попробуй замешкаться, так попадешь в немилость. Тогда считай, что пропал: замучают. Знаур вылетел во двор, не успел даже надеть бешмет; накинул черкеску на голое тело.
Каторжники сгрудились посреди двора. Ждали, когда появится смотритель. Конвой находился тут же. Никто не знал, зачем они понадобились вдруг. Но вот в воротах показался смотритель в сопровождении старшего надзирателя.
Дул ветер. Прижав руки к груди, Знаур старался укрыться за чьей-то спиной. Голые ноги покраснели на холоде.
— Дармоеды! — ни с того ни с сего выкрикнул смотритель.— Жрете, сволочи... А работать кто будет? На казенном харче думаете прожить? Кто хочет на прииски, будет уволен по билетам. Остальные — как знают... Через неделю вы больше не получите ни крупинки. Обленились от сытой жизни... А теперь пошли вон!
Расходились не сразу, понурив головы. В бараках разговорились, посылая проклятья на голову всех и вся. Знаур улегся на голые нары. Над ним болтались чьи-то штаны. Через весь барак над нарами протянули веревку. С вечера и до утра на ней висела одежонка, а больше сушились портянки.
— Порезать бы всех и тикать куда глаза глядят,— сказал сосед Знаура.— Возьму на душу еще один грех. Семь бед — один ответ!
На это откликнулись сразу же.
— Лучше порешить купца. Глядишь, золотишко высыплется из него. А на золотишко-то...
— Тряхнуть бы деревеньку. Верное дело. Пришел — и нож к горлу.
— Дело говоришь! Да только знать бы, к кому пожаловать?
— Знаю я эти прииски, могила и только.
— Оттель легче бежать.
— И отсель беги, коль охота.
Знаур прижался спиной к доскам, и ему показалось, что они греют. Неужто он так и погибнет здесь? А как же сын, мать, Ханифа?
Кто-то споткнулся о парашу, и опрокинул ее. На него тут же закричали застуженные глотки:
— Ослеп, мать твою так.
— Лизай теперь, халява!
— Сам такой! Сука порядочная. Чего лаешься?
— Поговори мне еще! Вот сейчас дам тебе в печенку!
— На, выкуси!
Приподнялся Знаур и с интересом стал наблюдать, что же будет дальше. С нар соскочили сразу двое и, словно сговорившись, с кулаками кинулись к тому, кто опрокинул парашу. Тот метнулся к двери, но его настигли и ударом по спине сшибли с ног. На нарах молча лежали, думая о своем. Били безжалостно, молча, пока Знаур не крикнул им:
— Эй, земляк, хватит!
Они оставили свою жертву и стали подступаться к нему.
— А ты чего лаешь?
— Бей его, чего там! Ишь, какой князь!
Но бить не пришлось. Знаур не спеша встал, опустил ноги с нар и резким ударом ногой в живот повалил наземь того, что стоял к нему ближе. Другого достал кулаком. Схватил ушат, к счастью, он был без воды, и заревел:
— У-у, собака! Убью!
Те струсили не на шутку и уползли под нары. Поставив на место ушат, Знаур вышел из барака.
16
Возвращаясь из штаба бригады, всадники въехали в село рысью и проскакали по пустынной улице, тревожа тишину. В отдаленных друг от друга домах мычали коровы, блеяли овцы, ленивые буйволы чесали черные бока о плетень. Всадники выскочили на небольшую площадь и осадили коней возле мечети. Село словно вымерло.
— Эй, Фацбай, возьми с собой Бекмурзу и посмотри, нет ли там турок,— приказал урядник, указывая на мечеть кнутовищем, украшенным серебряными насечками.
304
Мечеть возвышалась над низенькими домами, а за нею начиналась турецкая половина села. «Аллаха почитают, время намаза не пропустят, если даже в могилу их бросить, а сами жестоки... Детей не жалеют, женщин убивают.— Бабу перевел взгляд с белокаменной мечети на тонкий минарет.— О, рука у турка не дрогнет, если попадешься к нему в плен».
Объехав вокруг мечети, всадники вернулись к Бабу.
— Ну, что? — спросил он и, заметив, как конь насторожил уши, оглянулся.
— Ты думаешь, турки ждали, пока мы приедем к ним в гости? — засмеялся Фацбай.— Болгары и те сбежали.
— Не хотят они встречать тебя,— Бабу улыбнулся и развернул коня.
Фацбай тоже провел этот маневр и увидел болгар. Впереди шел старик, а за ним двое — помоложе. Стараясь не отставать друг от друга, болгары стали кланяться издали, прижимая к груди чалмы. Бабу соскочил с коня.
— Добре дошле, добре дошле! — приветствовали болгары всадников.
Урядник бросил поводок Бекмурзе и приветливо поздоровался с болгарами:
— Здравствуйте! Здравей!
Он сильно тряхнул каждому руку и, широко улыбаясь, обратился к старшему:
— Отец, ты не видел русских казаков?
Болгары переглянулись, и старик, положив руки на
плечи Бабу, тихо проговорил:
— Отец! Ты назвал меня отцом... Спасибо, сын мой! — у него стояли в глазах слезы.
Он отступил в сторону и, не оборачиваясь, направился к дому, что напротив.
— Бегом, бегом, Тырново, бегом, э-э,— затараторили болгары.
Слышно было, как шаркал опанками старик. Бабу подумал, что опанки похожи на арчита, которые он носил еще в детстве дома. Даже короткая серая куртка и широкие шаровары сшиты из сукна, похожего на то, что ткут осетинки.
Пока всадники разговаривали с болгарами, из дома вышел тот же старик. Он нес на вытянутых руках деревянную тарелку. К нему поспешили товарищи. Старик что-то сказал им, и те скрылись в доме, а сам ои шел медленно, покачиваясь.
— Зембатов послал проведать, нет ли в деревне турок, а мы попали на пир,— проговорил Бекмурза, а сам не отрывал взгляда от тарелки.— Гм! Догадливые хозяева оказались.
Фацбай сунул ему поводок и сказал, потирая руки:
— Привяжи коней к плетню и возвращайся быстро, а то можешь остаться голодным...
— Помолчи, Фацбай! — строго сказал Бабу.
Не доходя до всадников, старик остановился, ждал чего-то. Но вот из дома выбежали болгары. Один из них нес цветной палас, а другой столик. Расстелили палас на густой траве у колодца, поставили столик, и старик опустил на него ношу. Приложив руку к сердцу, он низко поклонился Бабу, угадывая в нем старшего.
Бекмурза осмотрелся вокруг, но ни коновязи, ни дерева поблизости не нашел. К нему подбежал болгарин и, улыбнувшись, протянул руку к поводку, давай, мол, я подержу. Однако Бекмурза на такое не решился, пока ему не кивнул урядник.
— Передай коней, а сам иди сюда.
Фацбай, засучив широкие рукава черкески, с нетерпением посматривал то на еду, то на Бабу. Но тот, видно, не торопился.
— Вода... Руки надо мыть,— урядник показал на
колодец, и старик торопливо закивал, подожди, мол, сейчас принесут. Фацбай отвернулся от еды, которая стала раздражать, и перевел дыхание: «Не дай бог,
появится кто-нибудь из наших, считай тогда, что остались голодными».
— О, бог ты мой! — воскликнул Бабу и чуть было не сорвался с места.