«Сегодня уже точно уезжаем. Утром полез на крышу, так просто, попрощаться. Подо мной, за пятнистой от сгоревших зажигалок крышей, город. Серые улицы разошлись во все стороны. Букашками бегают люди. Дома – серые и черные, белые и красные, маленькие и большие. Самые высокие из них прячут на своих крышах дула зениток и кожухи счетверенных пулеметов. Дует ветер, идут облака, и нет в небе птиц, кроме ворон. Горизонт устлан дымом фабричных труб, только там, где Воробьевы горы, чисто. Там черные шапки потерявших листву рощ. Оттуда начинается Москва-река. Под дугами мостов пробирается она к Кремлю. А он все стоит зубчатый, наперекор всему, исковерканный маскировкой, но не тронутый бомбами. Прощай, Кремль, прощай, родной город!»
1.XII.41 г.
«Вчера утром переехали на нашу самаркандскую квартиру. Она находится в доме № 4 по Заводской улице. Улочка тихая, чистая, безлюдная. Белые глиняные стены домов и оград, качающийся строй кленов и акаций, желтый ковер опавших листьев у арыков – вот и все. Людная часть города далеко, а здесь начинаются окраины. Видны края горной чаши, в которой лежит Самарканд: темно-синие, убеленные сверху снегами Гиссарского хребта. Обо всем этом можно сказать одно: это рай для человека, ищущего покоя, но не для меня».
5.XII.41 г.
«Совершил беглую экскурсию в Старый город. Там интересней, чем в новой части Самарканда. В Старом городе пахнет средневековым Востоком. Старый город начинается за пустырем у южной окраины нового Самарканда. Перейдешь по насыпи быструю речушку и очутишься в низине. Глиняные и кирпичные слепые лачуги без окон лепятся ярусами друг к другу. Между ними извиваются узкие грязные переулочки, тупики, в которых еле-еле проходит арба. [72] Здесь живут самаркандские ремесленники, причем представители какого-нибудь одного ремесла обычно занимают целую улочку. Например, когда переходишь речку, уши наполняются звоном и лязгом металла. Из домов, перед которыми стоят сломанные пролетки, тележки, арбы, вылетают искры, в распахнутых дверях мечется пламя горнов, блестит раскаленное железо. Здесь живут кузнецы.
После скитаний по кривым улицам я добрался до легендарного дворца Тимура. Он облицован керамическими плитами – мозаика 2‑3-х цветов. Но сочетанием ультрамариновых, лазурных и белых плиток достигается изумительная строгая красота. Рисунки таинственные, тонкие и замысловатые. Седина веков не уничтожила красоту... Я чувствую это по впечатлению, который город произвел на меня, и я уверен, что бродил по нему не в последний раз. Наоборот, я посвящу еще много дней хождению по Старому городу, по дворцу, мечетям, доберусь до гробницы Тимура; такие возможности редко представляются в жизни. Надо их использовать.
Эх, зарисовать бы все это!»
Эвальд Ильенков:
– Сначала были мультфильмы, потом музыка. Фильмы Диснея произвели на нас ошеломляющее впечатление, и мы решили создавать подобные же ленты сами. Но как? Мы разрезали обычные листы писчей бумаги на полосы нужной ширины, склеивали их и рисовали тысячи рисунков, то есть шли по обычному пути мультипликаторов.
Рисунки иногда раскрашивали, иногда оставляли только контуры. Ленты промасливали – и кинопленка готова.
Из различных деталей собрали кинопроектор и начали демонстрацию фильмов. Это событие обычно происходило на одной из площадок крайнего подъезда нашего дома. Подъезд этот был глухим и, видимо, лишним. Здесь никто не ходил, и вся лестница была в распоряжении ребят.
Фильмы собирали порядочные аудитории. Веселые сказки и комедии на темы, близкие зрителям, вызывали громовой хохот. А слово «конец» на экране вызывало возгласы: «Еще!» – и сопровождалось долго не смолкающими аплодисментами. Это была лучшая награда. Но не ради этих аплодисментов мы работали: нас увлекал сам процесс самостоятельного созидания, творчества.
Мы с Юрой мечтали стать художниками...
12.XII.41 г.
«Мама устроила меня в школу. Вчера я пошел «начинать» новый учебный год. Школа носит имя А.С. Пушкина. Она находится в самом центре, на углу ул. Ленинской и К. Маркса, довольно далеко от нашего дома. Время для занятий неудобное – с 6 ч. до 11 ч. вечера. Надо сказать, что я пришел в школу в день, когда в Самарканде ввели светомаскировку. Половину классов не успели затемнить, и в школе был хаос. Классы кочевали из одной комнаты в другую. Большую часть уроков мы сидели в темноте. Конечно, никаких занятий не было. Стоял гвалт. Следующий урок начался при свете, это была алгебра. То, что говорил учитель, для меня было пустым звуком: «...логарифмы... основания...». Я отстал на полгода, а выкарабкиваться надо в один месяц, иначе выгонят...»
Владимир Иллеш:
– Он был талантлив. За что бы ни брался, у него все получалось. Кем он мог стать? Ученым? Писателем? Может быть, художником? Гадать трудно. Одно знаю: дружба с ним была праздником нашего детства.
Он постоянно стремился как можно больше узнать, овладеть каким-то новым делом. И все это не для показухи, а для будущего.
Он неплохо играл на пианино, но это я обнаружил случайно. Дома у него инструмента не было.
Однажды я пришел домой и, пока раздевался в коридоре, слышал в комнате немецкую речь. Оказывается, Пончик (так мы звали Юру в детстве), дожидаясь меня, беседовал с моей мамой по-немецки.
У нас в доме был принят немецкий язык наряду с русским и венгерским. Но Пончик... Когда и где он научился так хорошо говорить, мне это неведомо. А ведь я знал точно, что на частного учителя у его мамы денег не было...
17.XII.41 г
«Вот жизнь, кажется, и вошла в свою пыльную колею. Только две заботы на весь день: хлеб и школа. Первая начинается с утра. Хозяйский сын Юрка становится еще до рассвета в очередь. Я обычно в это время вожусь с мангалом, готовлю завтрак. Потом сменяю его. А очереди за хлебом огромные. Вот так и стоишь, топчешься иногда по 10‑12 часов. Мимо тебя шумит день. В чужом небе расплескивается горячее самаркандское солнце, пронзая склоны гор и волосатые шапки деревьев. По грязной булыжной мостовой топают на занятия слушатели военных академий (здесь теперь их четыре), курсанты училищ. И, как всегда, лениво катятся арбы, плывут караваны... А очередь движется медленно, гудит...
Единственное, что сейчас утешает, – это наше наступление на фронте. Читаешь сводки и убеждаешься, что Самарканд – это временно».
22.XII.41 г
«Последние дни я стал серьезно задумываться над продолжением геологической практики в окрестностях Самарканда. Просмотрел материал в сборнике «Геология Узбекской ССР», узнал, что в окружающих горных хребтах много любопытного. Здесь интересная стратиграфия, богатая тектоника, много всего для гидрогеологии и геоморфологии, в общем, рай для геолога. Планомерное изучение какого-либо участка едва ли удастся, так как ближайшие горы начинаются в 30‑40 км от Самарканда, и, естественно, ходить каждый день туда невозможно. Другое дело – предпринять ряд экскурсий с ознакомительной целью. Их можно осуществить в виде походов. В каникулы (летние, весенние, а может быть, и в зимние) надо будет сходить в Ургут – ближайшее место в горах – или по долине Зеравшана дойти до Пенджикента; можно организовать более серьезный поход по маршруту Самарканд – Пенджикент – Кштут – Гиссарский хребет – Сталинабад, это уже километров под триста. Короче, надо познакомиться со строением Зеравшанского, Гиссарского, Туркестанского хребтов, посмотреть ущелья, ледники, перевалы, может быть, взобраться на их вершины (2000‑4000 м). Летом надо попытаться попасть в геологическую партию».
Владимир Иллеш:
– С Пончиком нас связывала не только жизнь в одном доме, но и занятия геологией.
Мы изучили массу книг по геологии, организовывали сами экспедиции в летнее время, собирали коллекции ископаемых окаменелостей, минералов, старательно корпели над геологическими описаниями. Мне самому сейчас трудно поверить, что в 12‑13 лет можно так серьезно увлечься каким-нибудь делом.