— Подойдет, — сказал Генка. — Теперь нужно достать досок, гвоздей.
К вечеру мы всей ватагой натаскали строительный материал и даже раздобыли щелястую, но вполне прочную дверь. За полчаса «штаб-квартира» тимуровской команды была готова. Сверху, чтобы не так протекало, на случай дождя, настелили обрывки толя.
Сначала наша «штаб-квартира» размещалась на чердаке, но нас оттуда выселили, потому что, когда мы ходили, в комнатах с потолков сыпалась штукатурка: бараки уже были довольно трухлявыми. С чердака мы перетащили маленький столик и скамью. С внутренней стороны на дверь повесили плакат, изображающий наш герб: в переплетении колосьев скрещивались винтовка и сабля, внизу подрисован танк с красной звездой на башне, еще ниже надпись: «Смерть фашистам!» Герб этот я придумал и нарисовал, и он всеми был одобрен.
А началось все в тот день, когда Зия Михайлович привез бабушке Тимофеевне полкубометра березовых поленьев.
Талон на дрова бабушке Тимофеевне выдали в военкомате, поскольку она солдатская мать. Зия Михайлович охотно вызвался привезти их. Днями бабушка Тимофеевна всегда бывала дома и нянчила Фаридку, младшую сестренку Равильки, а ночами сторожила продуктовый магазин. Через нее все наши барачные узнавали, что в магазин завозили.
Так вот, когда Равилькин отец привез бабушке Тимофеевне березовые поленья, мы — я, Генка, Витька, Равилька — бросили игру, залезли на полуторку и в две минуты разгрузили все дрова. Поленья были хотя и не очень большие, но длинноватые.
— Давайте, — говорю я бабушке Тимофеевне, — мы их распилим.
— Пилите, коль охота, — говорит бабушка.
А Витька-Евдокишка шепчет мне:
— Да ладно! Айдате доиграем.
Витька такой сачок. Страх как не любил работу по хозяйству. Мария Филипповна частенько упрекала его: «Ты мужик в доме? Отец тебе что в письмах наказывал? Вот как ты выполняешь волю отца! Так-то ты помогаешь мне по дому?!. Ох, Витька, ох, бездельник!»
— Ладно! — говорю я. — Не хочешь помогать — не надо. Сами справимся, правда, Гена?
Витька, понятно, не захотел откалываться от компании.
— Да я ведь так. Я тоже не против.
Мы взяли пилы, топоры. Каждое полено распилили на три части, потом еще каждую чурку раскололи пополам и штабелями сложили в сарае.
Вот тогда-то и возникла у нас идея создать тимуровскую команду. Командиром выбрали Генку, комиссаром — меня. Витька никак не хотел с этим примириться.
— А почему Леху комиссаром? Может, я не хуже его справляюсь.
— Ты не хотел пилить дрова красноармейской матери Тимофеевне, — сказал Генка. — Проявишь себя — получишь повышение.
— Фи! — скривился Витька. — Очень надо! Починка выделки не стоит.
Мы уже совсем обжили нашу новую штаб-квартиру, как вдруг к нам заявился Барышник и велел «вытряхиваться».
Барышник — старший нашего барака. Вообще-то у него Коротеев фамилия, он Митяю дядькой доводится. И хотя Барышник с Митяевым отцом родные братья, однако не поддерживали родственных отношений. А все потому, что у Митяева отца собственный добротный дом, а Барышник жил всего-навсего в старом заводском бараке. По этой причине и еще, наверное, по многим другим Барышник люто завидовал брату. Однажды пьяный он отправился громить «брательникову хибару». Вернулся крепко побитый. А прозвище «Барышник» дали ему потому, что он, состоя кладовщиком на каком-то складе, все время торговал на рынке. Жадюга и скупердяй был несусветный.
Заявился он, значит, к нам и кричит:
— Вытряхивайтесь!
Мы, понятное дело, заартачились, что он не имеет права нас выгонять, что у нас тимуровская команда. Но разве ему что-нибудь докажешь?
— Проваливайте да побыстрее! — заорал Барышник. — Знаю я вашу команду. Еще сараи спалите.
Он сорвал с двери наш герб, выбросил столик, а скамью выбрасывать не стал — добротная.
Барышник притащил досок, рубероида, укрепил двери и обшил стенки. Из нашей штаб-квартиры он сделал себе второй сарай и завел там козу — тощую, грязно-серую.
Мы негодовали, придумали Барышнику еще с десяток прозвищ и решили: надо отомстить!
У нас с ним были старые счеты.
Каждая семья в наших бараках имела под окнами небольшие огородики — по сотке, не более. Участки эти старались получше удобрить. В основном садили картошку, но кое-кто разводил грядочки с морковью, луком, свеклой, репой. По краям каждого огородика обычно высаживали подсолнухи. Осенью, когда все грядки пустели, подсолнуховые батога оставались торчать на всю зиму.
Летом, когда на картофельной ботве вместо бело-сиреневых цветов завязывались балаболки, похожие на зачатки помидоров, среди ботвы мелькали кустики паслёна с черными ягодами (так писалось в учебнике ботаники). Но мы называли его по-своему, «картофельной смородиной».