— Ну, чего сбежались? Кроликов, что ли, никогда не видели? — стоя на страже, ревниво покрикивал я.
— Не видели. А тебе-то чё? Твои кролики, да?
— Мои! — соврал я. — Ну, а хоть не мои, так наши… Нашего барака, понял?
— Подумаешь, тоже! Невидаль какая — кролики. Да они у вас больные, видишь, глаза красные.
Пацаны захохотали.
— Сами вы больные! — зло крикнул я. — А ну, мотайте отсюда!
Кролики были неприхотливы: ели любую траву и даже полынь. Из-за этой полыни мы с Витькой крепко поспорили.
Я говорю:
— Нельзя полынь, она горькая. Кролики подохнут.
— Не подохнут, — возразил Витька. — Если хочешь знать, так они ее даже любят.
— Поешь сначала сам, а я посмотрю на тебя.
— Я же не кролик, — смеется Витька-Евдокишка и толкает кроликам полынь, и они едят.
Я оттолкнул Витьку, а он снова бросил кроликам куст полыни. Мы чуть не подрались. Наш спор разрешила бабушка Тимофеевна:
— Пущай едят. Полынь можно. Это им заместо лекарства.
Я позлился, но потом мы помирились. В общем-то Евдокишка в этом деле знал больше: он родился в деревне.
Не успели как следует подрасти первые крольчата, как появились новые — шесть штук. Четырех из первого окрола дядя Зия забил. Конечно, было жалко, но все равно кроликам становилось тесно. Вскоре дядя Зия забил еще четырех, и одного отдал нам.
Мама приготовила очень вкусное жаркое, — такое, какого я никогда в жизни не ел. У нас был настоящий праздничный обед. И мы все сели за один стол — Гайсановы, мама и я. А у дяди Зии была бражка, но, кроме него, никто не стал ее пить.
Мама говорила, что крольчатина по вкусу очень напоминает курятину: мясо такое же белое и мягкое. Но я не знал, вернее, забыл, какая на вкус курятина, потому что ел ее очень давно, еще до войны.
Нужно было подумать о том, как устроить кроликов на зимовку: в сарае они могли перемерзнуть. Дядя Зия решил двух из молодых — самца и самку — оставить для расплода и держать где-нибудь в бараке.
Но однажды, вернувшись из школы, я первым делом кинулся к сараю, чтобы покормить кроликов, а загон оказался пуст. Одна доска снизу в задней стенке была отодрана…
— Свистнули! — сказал Генка.
Вечером дядя Зия приколотил доску, обил всю заднюю стенку металлической сеткой.
— Ничего! — улыбнулся он. — Весна придет, снова заведем.
…Сколько лет прошло-пролетело, а мне все кажется, что было это совсем недавно.
В шестьдесят пятом году, в день двадцатилетия Победы, когда на Комсомольской площади торжественно открывали памятник-танк, я встретил дядю Зию. Он немного постарел, но остался таким же «мосластым». В черных кудрях высветливалась седина. Дядя Зия был при всех наградах — боевых и одной трудовой: его наградили орденом «Знак Почета».
Мы давно не виделись, и дядя Зия рассматривал меня и так, и эдак.
— Тебя не узнать. Солидный стал.
— А вы почти не изменились.
— Нет, Лёша, хворать мала-мала стал. Старею… Раны болят. Ну, а мама-то как поживает?
— Спасибо, последний год работает. На пенсию пойдет. А ваши как? Равилька где? Фаридка?..
— Разбежались, разъехались. Равилька Казахстане живет, трассе газопровода работает. Фаридка за военного, за офицера замуж вышла, Сибирь уехала. Вдвоем с Маликой поживаем. Квартиру новую, отдельную получили, все удобства. Слушай, а пойдем к нам сейчас! Выпьем с тобой маленько за Победу! Для меня этот день — два раза праздник: сорок третьем, 9 мая воевать уезжали…
Я тоже помнил тот день, когда на площади у главпочтамта провожали на фронт добровольцев-танкистов.
Как Малика тогда убивалась!
Но время шло: дядя Зия прислал большое письмо, и оно обошло все комнаты нашего барака. Потом в каждом письме он присылал приветы соседям.
В конце войны Малика с детьми переселилась из барака в соцгород, в четырехэтажный дом: как жене фронтовика-добровольца ей дали отдельную комнату.
Гайсановы уехали, и мы с мамой остались жить одни в нашей огромной — в два больших окна — комнате.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ГИБЕЛИ НЕИЗВЕСТНЫ
Осенью сорок третьего года вернулся с фронта отец Вити Евдокимова. Приехал без ноги, но живой! Какая была радость в доме!
Мария Филипповна три дня не приходила в школу, а когда пришла — была неузнаваемой: помолодела и ростом, казалось, стала выше. Витьку тоже словно подменили: дома он таскал воду, колол дрова, топил печь — все по своей воле. Еще бы! Вернулся отец…
Однажды радостный Петрусь подскочил ко мне и выпалил новость. Говорил он так быстро и так путанно, что я сразу толком и не понял, что произошло. Оказалось: их нашел отец.