Пока мы натягивали холст на подрамник, художник все болтал разные глупости и двигался как-то странно боком и подпрыгивая. Мы с Витькой чуть со смеху не надорвались, так забавно он все выделывал.
— Он что, дурачок? — спросил меня Витька, когда мы возвращались домой.
— Да вроде нет.
На другой день мы снова пришли к избушке сторожихи, но художника на месте не было. Мы потоптались возле сваленных ящиков. Старуха увидела нас в окно и вышла на улицу со своей неизменной палкой.
— Нам бы товарища Бальзаминова, — сказал Витька.
— Какова эта еще Бальзаминова? Здеся сроду таких не бывало.
— Да он художником еще работает, — вмешался я. — Афиши всякие пишет. Его Федей зовут.
— А, Федор. Должон скоро прийтить.
Мы разыскали Федю. Когда я рассказал, кого мы спрашивали, он расхохотался.
— Ну, братцы, уморили! Ей-богу!.. Значит, пришли и спрашиваете, где товарищ Бальзаминов?.. Ха-ха-ха!.. Комедия!
Мы только глазами хлопали…
— Вы когда-нибудь были в театре? А живого артиста видели?
— Нет…
— Так смотрите. Перед вами — артист.
В хлопчатобумажных брюках, заляпанных краской, и кепке, сдвинутой на затылок, он меньше всего был похож на настоящего артиста, каким я себе его представлял: солидный, в шикарном кожаном пальто и обязательно в шляпе. Вообще, всех знаменитостей, включая и футболистов, я себе только так и представлял.
— Скоро мы поставим «Женитьбу Бальзаминова». Есть такая пьеса у Островского, — сказал Федя. — Я вас обоих приглашу. Только с одним условием: вы будете приходить и помогать мне. Идет?
Примерно через месяц Федя торжественно вручил нам пригласительный билет, на котором было написано: «На два лица».
К первому в своей жизни посещению театра мы готовились очень тщательно. Рубашку мне выгладила мать, а про брюки сказала, что это мужское дело.
Витька притащился со своими брюками ко мне, принес второй утюг. На столе расстелили байковое одеяло, приготовили кусок марли, воды, чтобы брызгать. Оказалось, что ни я, ни Витька брызгать не умеем: вода почему-то вылетала струей, заливая подбородок.
Труднее всего было навести стрелки, чтобы они на каждой штанине получились одинаковые.
Мы вырядились и отправились в театр. Витька высоко и осторожно переставлял ноги, чтобы не запылить начищенные ботинки.
В театр пришли рано. Билет был у Витьки, и я велел ему идти первым. Витька очень деловито протянул контролерше наше приглашение, та небрежно повертела его в руках, надорвала и сказала:
— Сядете, если останутся свободные места.
Это был удар по нашему самолюбию.
После второго звонка заглянули в партер, но там все места были заняты, и мы отправились на балкон.
Когда в зале погас свет, а на бордовый плюшевый занавес направили светильники, я замер. Раздались хлопки. Занавес вздрогнул, плавно пополз к кулисам и — спектакль начался.
Содержание пьесы мы знали и с нетерпением ждали появления на сцене нашего Феди-Бальзаминова. Витька часто хватал меня за рукав и соскакивал с места. Мы вроде бы тоже участвовали в представлении. Ведь Бальзаминов — наш знакомый! Мы были посвящены в тайны превращения Феди и даже подавали реплики.
Когда Бальзаминов, весь пестрый, впервые появился на сцене, мы с Витькой сначала даже не узнали Федю: на голове парик пшеничного цвета с пробором посредине, зеленые брюки со штрипками, малиновый длинный сюртук. Но голос и подпрыгивающая походка были нам очень хорошо знакомы. Федя играл, наверное, хорошо. Нам казалось, что он играл отлично.
Когда спектакль кончился, мы встали у входа на сцену. Но Федя не появлялся. Мы потоптались на ступеньках, высматривая, как рабочие убирают декорации, и пошли домой.
Было уже совсем темно, стал накрапывать дождь.
— Я бы каждый день ходил в театр, — сказал Витька. — Променял бы марки на билеты.
— И даже конголезские?
Витька больше всего гордился ими.
— Нет, негра с луком я бы оставил. И еще кое-какие, а остальные бы променял.
Пожалуй, то же самое я проделал бы и со своими минералами.
С тех пор прошло немало лет.
С Витькой… Виктором Васильевичем мы видимся очень редко. Витька стал преподавателем.
Из меня геолога не получилось. Работаю инженером на заводе.
Году в шестидесятом я помогал матери переселяться в новый многоэтажный дом. Наш барак, как и все остальные во Временном поселке, списали на слом.
Когда мы выносили вещи и грузили их на машину, мама открыла старую плетеную корзину с крышкой, похожую на сундучок, и достала оттуда коробки из-под ампул, перевязанные бечевкой.