— Что ты играешься! — прикрикнула на-меня мама. — Пей без фокусов!
Я видел, что мама сильно нервничает, и стал цедить молоко, но пенки все равно проскальзывали через мои щербатые зубы и застревали в горле. Меня чуть не стошнило.
Сколько раз потом, в голодную пору, мама напоминала мне об этом, и я уверял ее, что готов выпить хоть целый литр!
Утром за нами приехала легковушка «эмка». Мама, конечно, заплакала. Вытирая слезы, принялась писать папе записку — целое письмо. Шофер сел и стал терпеливо ждать. Наконец, мама свернула письмо и положила на стол, на видном месте.
До Урала мы добирались недели три, а то и больше. Несколько раз в начале пути, до того, как Волгу переехали, попадали под бомбежки и пулеметный обстрел. За Волгой стало спокойно, и нас повезли быстрее. На знойных и пыльных станциях Северного Казахстана я впервые увидел живого верблюда.
И вот мы в Челябинске. Этот город приютил, дал кров, хлеб и работу сотням тысяч людей из западных районов страны, а для многих стал второй родиной.
…И об этом говорил Борис Львович с моей матерью. Но тогда они чаще всего вспоминали прошлое, то, что осталось по ту сторону войны. У Бориса Львовича — любимая работа в музеях и картинных галереях, квартира с камином и большой библиотекой. Но больше всего ему жалко было краски и этюдник, подаренный одним известным художником. Мама говорила, что тоже ничего так не жалеет, как коробку с нитками «мулине». Мама очень любила вышивать гладью.
Петрусь прибежал под наше окно и крикнул:
— Алёха! Побиглы за хлибом… Люди кажуть, на двое суток будут отоваривать.
Когда мы с Петрусем прибежали к магазину, хлеб еще не привезли. Заняли очередь — 133, 134-й номера и 135-й — на Витю Евдокимова. Митяй Коротеев стоял ближе. Петрусь предложил пойти поиграть за угол магазина. Мы сели на траву, и Митяй к нам подсел.
— Айдате, — сказал Митяй, — об стенку сыграем.
«Об стенку», значит, на деньги. Каждый бьет своей монеткой об стенку и, если до чужой дотянется пальцами, значит, выигрыш.
У меня имелись лишние двадцать копеек. Деньги и хлебные карточки я носил в кармашке, который мама пришила мне с внутренней стороны штанов. Всякий раз, отправляясь за хлебом, я прятал в него деньги. Две сшитые полоски карточек и застегивал кармашек на булавку.
Я достал из кармашка двадцатчик и снова застегнул. Митяй разменял мне пятаками, и мы начали играть. Очертили мелом круг на стене. Первым по жребию метал Петрусь, вторым — я, последним — Митяй. Последнему всегда лучше. Но все же сначала мы с Петрусем выиграли у Митяя по одному разу, потом Митяй обыграл нас. У него ужасно длинные пальцы, и, кроме того, он нечестно играл: об стенку бил гривенником, а когда «натягивал», менял гривенник на пятак, чтоб лучше дотянуться.
Потом играли в чехарду. К нам пристроились другие ребята — закончилось все кучей-малой. Я оказался почти в самом низу, нечем стало дышать. У моего лица торчали чьи-то грязные босые ноги. По голосу я узнал, что на мне лежит Митяй. Он подсунул под мой живот руку и больно давил. Я изо всех сил старался спихнуть его.
Наконец, куча-мала расползлась. У меня все бока ныли, и я больше не стал играть.
Привезли хлеб. Очередь зашумела — стали пересчитываться. Витёк подоспел вовремя. Мы оказались на десять номеров ближе. А Митяй пролез к самой двери.
Когда до меня оставалось человек десять, я полез в кармашек. Булавки не было, денег и карточек тоже… Я заревел и выскочил из очереди.
— Ты чё? — спросил Витёк, подбегая ко мне.
Я ничего не ответил и, продолжая реветь, помчался на лужайку, где мы играли в чехарду. Я шарил по траве, размазывая по лицу слезы, и всхлипывал:
— Ма-а-ма!.. Ма-а-мочка!
— Это Митяй вытащил! — решил Витёк. — Я его, гада ползучего, знаю! Он у нас папкины карманные часы стянул. Отпирался. Я у него за стайкой заначку выследил и нашел.
Мы помчались к дому Коротеевых. Малая надежда высушила мои слезы. Калитка была на засове. Витёк принялся барабанить в ворота.
На крыльцо вышла мать Митяя:
— И кто тамо? Чё надо?
— Нам Митяя.
— Айдате отседова!
— Пусть выйдет.
— Убирайтесь вон, говорю! Не то…
— Позовите, иначе калитку вышибем! — крикнул Витёк и снова принялся колотить в ворота.
Женщина, кляня нас, сошла с крыльца и отодвинула засов.
— Чего разбулгачились?
— Зовите Митяя! Он у него хлебные карточки стянул!
— Чё такое? Не ври-кось давай! Митькя-а! — позвала мать. — Поди сюда!
Из сеней выглянула жующая физиономия Митяя.
— Какие такие карточки они справляют?