Несколько раз звонил городской. Даша не снимала трубку, потому что на городской звонили только Тамаре Ивановне. Дашин же телефон молчал, и на ее комментарии к фотографиям Лизы и Мадины никто так и не ответил. Наползала такая серая резиновая тоска, с которой остается только мыть посуду, качать пресс (фитбол!) или читать книги по программе (все равно когда-нибудь придется сдавать экзамены), хотя эти книги казались вязкими, надуманными и пыльными не только снаружи, но и внутри.
Когда становилось совсем невмоготу, Даша изо всех сил прижимала к себе Сонечку, своей щекой касалась маленькой мягкой щечки, и становилось чуть легче. На секунду отпускало.
Квартира была пыльной, тесной, потерто-коричневой, будто один большой старый шкаф. Даша, ненавидящая убираться, сама от себя не ожидая, чуть ли не каждый день протирала влажной тряпкой полки и скрипучие дощатые полы, но дышать проще не становилось. Здесь было много ковров, даже на стене в зале висел такой же ковер, как дома у бабушки, а в каждом углу стоял шкаф, стеллаж или тумбочка, сверху донизу набитые непонятно какими вещами. Книжные полки, будто забытые в старой библиотеке, с пожухлыми серыми, зелеными, коричневыми томами – их никто никогда не доставал. Уродливые статуэтки. Две полки серванта с праздничной посудой, предназначенной только для гостей. Последний раз в гости приходили ее, Дашины, родители – в июне, в день выписки из роддома. Они с Тамарой Ивановной и Димой пили чай с тортом, пока Даша в соседней комнате сначала кормила Соню, а потом, когда та уснула во время еды, просто лежала, смотрела в потолок и каждую секунду хотела домой.
До сих пор, задумавшись, Даша по пути домой сворачивала не в свой двор, а в соседний. Даша каждый раз искала глазами окна своей комнаты, потом кухни, потом – родительской спальни и, если вдруг все окна были темными в вечернее время, немного волновалась.
Папа не разговаривал с ней с того дня, как узнал, что Даша ждет ребенка. То есть говорил, но редко, сухо и по делу. Все равно что не говорил.
Когда Даша одна, без Сони, заходила к родителям, он придумывал себе какое-нибудь срочное дело и уходил из дома. Или закрывался в спальне, будто у него было много работы, и Даша не могла войти к нему. Становилось без слов понятно, что к нему нельзя, просто нельзя – вот и все, что там за компьютером сидит, сгорбившись, посторонний лысеющий человек. Но стоило Даше принести Соню, как отец менялся в лице. Он не спускал крошку с рук и ворковал с ней таким голосом, какого Даша у него не помнила. Неужели он и с ней так говорил, когда Даша была как Соня?
– Почему он так? – спросила она однажды у мамы.
– Все еще не может привыкнуть, – сказала мама. – Говорит, от тебя не ожидал.
Словно Даша совершила что-то гадкое и мерзкое! Словно провинилась и не понимает этого, а не просто родила ребенка, его ненаглядную Сонечку, чуть раньше, чем заведено у ответственных людей. В шестнадцать лет.
– Но ты подожди, рано или поздно он отойдет. Ничего же страшного не произошло. Он и сам переживает и уверен, что ты скоро наиграешься в семью и вернешься домой.
«Не дождется», – сердито подумала Даша.
Ближе к обеду стало теплее, густая облачная серость пошла прорехами и на глазах расползалась на клочки, как старый, поеденный молью свитер. Даша одела Соню для прогулки и спустила вниз коляску, отдыхая на каждой лестничной площадке.
Соня спала в конверте, под задернутым пологом. Даша шла, не глядя по сторонам. Каждый раз, когда она выходила с Соней, ей казалось, что все глядят на нее, на Соню, снова на нее, потому что она выглядела младше своих лет, ее часто принимали за тринадцатилетнюю. Даша пробовала представлять себе, что Соня – ее сестренка, но это не помогало – она чувствовала, что на нее продолжают смотреть, и именно так, чтобы стало стыдно. Даше на самом деле не было стыдно, но чужие взгляды ощущались всей кожей и обжигали. Казалось, будто коляска прозрачная и каждый может увидеть Соню, беззащитную, спящую, сжимающую кулачки, и хотелось закрыть ее всей собой, защитить от любого взгляда, но и сама Даша тоже была прозрачной, доступной для осуждения, поджатых губ, непрошеного совета. По той же причине она не выкладывала в социальные сети ни беременный живот, ни крохотную Соню и страшно разозлилась на Тамару Ивановну, которая без разрешения разместила фотографию внучкиных пяточек на своей странице в «Одноклассниках» и получила семь восторженных комментариев.