Они подошли к воротам сада, и молодая девушка, наклонив свой отбойник к верхней перекладине, смотрела с серьезным видом и с участием на своего собеседника в белом фланелевом костюме.
— Из-за Броунинга, — сказал он.
— Что это значит?
— Не говорите тетушке, что я сказал это, — при этом он понизил голос до шепота. — Я ненавижу Броунинга.
Клара Уокер так весело расхохоталась, что он позабыл все страдания, которые пришлось ему вынести от этого поэта, и сам расхохотался.
— Я его не понимаю, — сказал он, — я хоть стараюсь понять, но он слишком труден. Конечно, это происходит оттого, что я очень глуп, — я этого не отрицаю. Но так как я не могу его понимать, то ни к чему и делать вида, будто я его понимаю. И, разумеется, это очень огорчает ее, потому что она обожает его и любит читать его вслух по вечерам. Теперь она читает одну вещь под заглавием «Пиппа проходит», и уверяю вас, мисс Уокер, что я не понимаю даже и смысла этого заглавия. Вы, конечно, думаете, что я страшно глуп.
— Но, наверно, он уж не так непонятен, как вы говорите? — сказала она, пытаясь ободрить его.
— Он страшно труден. У него, знаете ли, есть некоторые очень хорошие вещи, например, «Поездка трех голландцев», «Герве Диль» и другие, — они очень хороши. Но вот то, что мы читали на прошлой неделе, — моя тетушка была озадачена с самой первой строки, это много значит, потому что она понимает его прекрасно. Вот эта строка: «Сетебос, и Сетебос, и Сетебос».
— Это похоже на какое-то заклинание.
— Нет, это имя одного господина. Я сначала подумал, что тут три человека, а тетушка говорит, что это один человек. Потом дальше идет: «Думает, что живет при лунном свете». Это была трудная вещь.
Клара Уокер засмеялась.
— Вам совсем не следует расставаться с вашей тетушкой, — сказала она. — Подумайте о том, какой одинокой она будет без вас.
— Конечно, я думал об этом. Но вы не должны забывать того, что моя тетушка совсем еще не стара и очень красива собой. Я не думаю, чтобы ее нелюбовь к мужчинам вообще простиралась и на отдельных лиц. Она может опять выйти замуж, и тогда я буду пятым колесом в телеге. Все это было хорошо до тех пор, пока я был мальчиком и при жизни ее первого мужа.
— Но скажите пожалуйста, неужели же вы намекаете на то, что миссис Уэстмакот скоро выйдет замуж во второй раз? — спросила Клара, которая была озабочена его словами.
Молодой человек посмотрел на нее, и по его глазам было видно, что он хотел что-то спросить у нее.
— О, знаете ли, ведь это может же случиться когда-нибудь, — сказал он. — Конечно, это может случиться, а потому мне хотелось бы знать, чем я могу заняться.
— Я очень бы желала помочь вам, — сказала в ответ Клара, — но, право, я очень мало знаю о подобных вещах. Впрочем, я могу поговорить с отцом, он — человек опытный.
— Пожалуйста, сделайте это. Я буду очень рад, если вы поговорите с ним.
— Непременно поговорю. А теперь я должна проститься с вами, мистер Уэстмакот, потому что папа будет обо мне беспокоиться.
— Прощайте, мисс Уокер, — он снял с головы свою фланелевую шапочку и зашагал в темноте.
Клара воображала, что они были последними на лужайке, но когда она, стоя на лестнице, ведущей на галерею, оглянулась назад, то увидела две черные фигуры, которые продвигались по лужайке, направляясь к дому. Когда они подошли ближе, то она могла рассмотреть, что это были Гарольд Денвер и ее сестра Ида. До ее слуха дошли их голоса и затем звонкий, похожий на детский, смех, который был ей так хорошо знаком. «Я в восторге, — говорила ее сестра. — Это мне очень приятно, и я горжусь этим. Я этого даже и не подозревала. Ваши слова удивили меня и обрадовали. О, как я рада!»
— Это ты, Ида?
— О, тут Клара! Мне пора домой, мистер Денвер. Прощайте!
И затем в темноте послышался шепот, смех Иды и слова: «Прощайте, мисс Уокер!» Клара взяла сестру за руку, и обе они вошли на эту широкую раздвижную галерею. Доктор ушел в свой кабинет, и в столовой никого не было. Одна только маленькая красная лампочка, стоявшая на буфете, отражалась в находившейся вокруг нее посуде и красном дереве, на котором она стояла, хотя ее свет плохо освещал большую комнату, в которой было темно. Ида побежала к большой лампе, висевшей на потолке посредине комнаты, но Клара остановила ее за руку.
— Мне нравится этот спокойный свет, — сказала она, — Отчего бы нам здесь не поболтать? Она села в большое кресло доктора, обитое красным плюшем, и Ида уселась на скамеечке у ее ног, поглядывая снизу на свою старшую сестру с улыбкой на губах и каким-то лукавым взглядом.
На лице Клары видна была какая-то тревога; впрочем, это выражение исчезло после того, как она посмотрела в честные голубые глаза своей сестры.
— Ты хочешь что-нибудь сказать мне, милочка? — спросила она.
Ида немножко надула губки и слегка пожала плечами.
— Тогда прокурор начал обвинять, — сказала она. — Ты хочешь подвергнуть меня допросу, Клара? Пожалуйста, не говори, что это неправда. Я бы посоветовала тебе переделать твое серое фуляровое платье. Если чем-нибудь отделать и сделать к нему новый белый жилет, то оно будет совсем как новое, а теперь оно, право, очень некрасиво.
— Ты пробыла очень долго на лужайке? — сказала неумолимая Клара.
— Да, я немножко запоздала. Да ведь и ты тоже. Ты хочешь что-нибудь мне сказать? — и она засмеялась своим веселым звонким смехом.
— Я разговаривала с мистером Уэстмакотом.
— А я с мистером Денвером. Кстати, Клара, скажи мне по правде, что ты думаешь о мистере Денвере? Нравится он тебе? Ну, говори правду?
— Правду сказать, он мне очень нравится. Я думаю, что он — самый порядочный, скромный и отважный из всех молодых людей, с которыми приходилось мне встречаться. Я опять спрашиваю у тебя, милочка, не хочешь ли ты что-нибудь сказать мне?
Клара, точно мать, погладила золотистые волосы своей сестры и наклонила к ней свое лицо для того, чтобы услыхать ожидаемое признание. Она ничего не желала так, как того, чтобы Ида вышла замуж за Гарольда Денвера, и, судя по тем словам, которые она слышала вечером, когда они шли домой с лужайки, она была уверена, что между ними был какой-то уговор.
Но Ида ни в чем не признавалась, — только опять та же самая лукавая улыбка на губах, а в глубоких голубых глазах что-то насмешливое.
— Это серое фуляровое платье… — начала она.
— Ах ты, маленькая мучительница! Ну, теперь я, в свою очередь, спрошу у тебя о том же, о чем ты спрашивала меня: нравится тебе Гарольд Денвер?
— О, это такая прелесть!
— Ида!
— Ведь ты меня спрашивала. Это то, что я о нем думаю. А теперь, милая моя любопытная старушка, ты от меня больше ничего не узнаешь: значит, тебе придется подождать и не быть слишком любопытной. Пойду, посмотрю, что делает папа.
Она вскочила со скамеечки, обвила руками шею сестры, прижала ее к себе и ушла. Ее чистый контральто, которым она пела хор из «Оливетты», становился все менее и менее слышен, наконец, где-то вдали хлопнули двери, и пение совсем прекратилось.
Но Клара Уокер все сидела в этой тускло освещенной комнате, опершись подбородком на руки и смотря задумчивыми глазами на сгущающуюся темноту. На ней, девушке, лежала обязанность играть роль матери и направлять другую на тот путь, которым ей не пришлось еще идти самой. С тех пор, как умерла ее мать, она никогда не думала о себе, а только об отце и о сестре. Она считала сама себя очень некрасивой и знала, что у нее манеры часто бывали неграциозны и именно в такое время, когда она больше всего хотела быть грациозной. Она видела свое лицо в зеркале, но не могла видеть той быстрой смены выражений, которая придавала ему такую прелесть — глубокого сожаления, сочувствия, нежной женственности, которая привлекала к ней всех, кто был в сомнении или в горе, как, например, она привлекла к себе в этот вечер бедного непонятливого Чарльза Уэстмакота. Сама она, по ее мнению, не могла никого полюбить. Что касается Иды, веселой, маленькой, живой, с сияющим лицом, то это совсем другое дело, — она была создана для любви. Это было у нее врожденное. Она была юным и невинным существом. Нельзя было дозволять того, чтобы она пустилась слишком далеко без помощи в это опасное плавание. Между нею и Гарольдом Денвером был какой-то уговор. У Клары, как у всякой доброй женщины, таилась в глубине души страсть устраивать браки, и она из всех мужчин уже выбрала Денвера, считая его надежным человеком, которому можно будет поручить Иду. Он не раз говорил с ней о серьезных вещах в жизни, о своих стремлениях, о том, какие улучшения в свете может оставить после себя человек. Она знала, что это был человек с благородным характером, с высокими стремлениями и серьезный. Но при всем том ей не нравилось то, что это держится в тайне, что Ида, такая откровенная и честная, не хочет сказать ей, что произошло между ними. Она подождет, и если только возможно, сама на следующий день наведет Гарольда Денвера на разговор об этом предмете. Очень может быть, что она узнает от него то, о чем не хотела сказать ей сестра.