Потом, вроде бы, сгладилось. Всё пошло своим чередом, Мари уже развеселилась по-настоящему, и уже не думала ни о чём плохом, а тут Эва – взяла у мерла.
Нет, разумеется, это не входило в план Эвы. Не было у неё записной книжки со списком дел на сегодня, где первым пунктом значилось бы записаться к стоматологу, вторым – поздравить Мари, а третьим – умереть на её дне рождении.
Эва просто почувствовала лёгкую слабость. Слабо и смущённо улыбаясь, она отползла в ванную комнату, где умылась и немного пришла в себя, затем вернулась в комнату.
–Ты как? – Мари переживала не на шутку.
–Может такси? – предложил Бруно. – Выглядишь бледной!
Эва и впрямь была бледна.
–Да ладно вам! – отмахнулся Денеш. Он был известный весельчак и по жизни отличался неуместно крепким здоровьем, а потому забыл, как слабы окружающие люди, – пусть поспит немного и возвращается к нам!
–Может всё-таки такси? – Бруно ещё сомневался, но Эва заупрямилась:
–Денеш прав. Мари, ты не против?..
Мари пожала плечами. Всё снова шло не так, как она себе представляла. Она рассчитывала быть в центре внимания, быть среди самых близких друзей, компанией, которая, надо признать, и без того редко собиралась полным составом в последние два года. Но это понятно: у всех работа, дела, Бруно даже женился – тут уже не до посиделок, но хотя бы раз можно было бы собраться нормально?
Но Мари овладела собой. В конце концов, Эва ни в чём не виновата. Она приехала, веселилась, поздравляла. Её ли вина, что она, должно быть, слишком переоценила свои силы в вине? Пусть полежит, поспит.
А Эва не проснулась.
Просто не проснулась. Самым пошлым и гнусным образом. И когда Бруно забил тревогу о том, что Эвы очень уж долго нет, и пошёл к ней – всё уже было кончено. Голова её мотнулась бессильно по подушке, а лицо – изменившееся, застывшее уродливой маской, будто бы даже посиневшее осталось безучастно. И самое ужасное – глаза. Застекленелые глаза.
Мари судорожно хваталась за стену, Денеш мрачно и холодно пошёл звонить, а Бруно сполз на пол и зашептал:
–Боже, боже, боже…
–Заткнись! Дай подумать! – огрызнулась Мари, но думать тут было не о чем. Эва явно была мертва и ничего с этим нельзя было уже сделать. И какая-то затаённая бесстыдная досада шевельнулась запоздало в груди Мари: «вот ни раньше ни позже!».
Они ничего не сделали для её смерти. Они не травили её, не душили, не толкали в расчёте на то, что Эва упадёт и ударится головой о ножку стула или просто об пол разобьётся.
Это было досадным недоразумением. И ничего нельзя было с этим сделать.
Их опрашивали. Мари показалось, что это длится вечность. Но на деле – всего четверть часа на всю честную компанию. Потом Эву увезли…
–Это ужас, – прошелестел Денеш. – Я…
Он закрыл голову руками, не договорил, да и нечего было здесь договаривать.
–Убирайтесь, – прошипела Мари, и, пошатываясь, побрела в ванную. – убирайтесь.
Всё было испорчено и нелепо. Всё было кончено, и Мари никого не хотела видеть.
***
А мне было их даже не жаль. Мне было никак. я тупо смотрела на их лица, на их слёзы, на их нетронутые бокалы и тарелки, на недопитый свой, на Мари, придушенно рыдающую в ванной и не чувствовала ничего.
Неужели это и есть смерть? Неужели это и есть вся загробная жизнь? Без рая и ада, без жнецов смерти, что вроде бы должны встречать и провожать душу? Без таинственных дверей, без апостолов, что уже судят твои грехи?..
Или я сама должна куда-то идти?
Я попробовала. Не получилось. Вернее – в пределах комнаты, ставшей для меня последней и гостиной, где мы расположились целую жизнь назад я перемещаться могла. Но вот дальше – никак. Точно невидимый полог встал между мной и миром, оставляя мне кусочек для…
Смерть же вечная? Значит я здесь навсегда? в этом кусочке?
У меня не могло быть паники, но меня будто бы замутило. Я представила, как год за годом, и век за веком вишу здесь, между комнатами и ничего!