Когда она год назад смогла сама, пусть и с помощью Ингрид, доковылять до булочной — это было чудом, которое сотворила Свобода. А летом она смогла вернуть Свободе этот долг, выйдя на демонстрацию на Кафедральную площадь. Элеонора видела, что вокруг сотни, тысячи людей: и маленьких детей, и совсем юных, и просто молодых, и среднего возраста и уже достигших преклонных лет, но она тоже была необходима на этом митинге, словно символизируя своим присутствием желание всего народа Литвы самому решать свою судьбу, а не следовать указке Москвы. И ее глубоко тронули кадры, показанные в отчете о митинге по местному телеканалу, который, в отличие от союзных, пусть даже самых демократических, показывал полную правду. Оператор смонтировал краткое интервью с Элеонорой (всего-то вопрос и ответ) вместе с таким же вопросом-ответом, только на месте старушки была совсем юная симпатичная девчушка с красивым именем Снежана. И так уж получилось, что говорили они почти одними и теми же словами об одном и том же: о свободе, о выходе из состава СССР. Желание покинуть коммунистический барак объединило всех, кто вышел на площадь, люди словно стали единым целым, одинаково ощущали происходящее и понимали друг друга без слов…
Воспоминания об этом дне, были, вне всякого сомнения, самыми яркими ее воспоминаниями за последние годы и, всякий раз, вспоминая тот день, Элеонора ощущала радость и прилив сил.
Звонок в дверь раздался совершенно неожиданно, в первое мгновение ей показалось, что это ей померещилась, но трель вновь заполнила квартиру и сомнений не осталось. Накинув поверх ночной рубашки халат, она направилась к двери, недоумевая, кто это может быть. А могли это быть кто угодно, вплоть до еще действующих в стране агентов КГБ, что, впрочем, было крайне мало вероятно.
— Кто там? — спросила она, напряженно вслушиваясь в тишину за дверью.
— Ирмантас, — ответил хорошо знакомый голос. — Можно мне войти?
Появление соседа в столь неурочный час выглядело весьма странным, особенно если учесть, что еще вчера вечером он не вернулся из поездки в Москву. Но дверь Элеонора открыла без всяких колебаний: за долгие годы она успела убедиться, что, несмотря на свои коллаборационистские убеждения, отставной контр-адмирал Ирмантас Гаяускас был безупречно порядочным человеком. Пожалуй, он был даже ее другом, как ни странно звучит такое выражение в их годы.
— Доброе утро, Элеонора, извини, что побеспокоил, — Ирмантас протянул ей пеструю, белую с красным, гвоздику. — Я прямо с вокзала, у меня срочное дело.
— Проходи, — она заперла дверь и жестом пригласила его в глубь квартиры — то ли в кухню, то ли в малую комнату.
Да, кто-то может над этим посмеется, но каждый из них твердо придерживался правил этикета. Посещая даму, мужчина должен преподнести ей цветы, хоть даме уже и семьдесят шесть лет. Ну а она, безусловно, не могла себе позволить допустить гостя в комнату с неприбранной постелью.
Пока Ирмантас в прихожей снимал пальто и ботинки, она дошла до кухни, определила гвоздику в небольшую хрустальную вазу на подоконник и поставила на плиту кофейник.
— Элеонора, спасибо, сегодня я не буду пить кофе, — послышался за спиной голос Ирмантаса.
Она удивленно обернулась. Адмирал стоял в дверях кухни, какой-то непривычный, предельно серьезный. И еще лицо, оно было у Ирмантаса непривычно одутловатым и посиневшим, такие лица она запомнила по больнице, добрая половина пациентов ревматического отделения страдала сердечной недостаточностью из-за тяжелого ревмокардита.
— Ирмантас, ты плохо выглядишь. Давай я вызову тебе неотложку.
— Не нужно, не отрывай понапрасну занятых людей.
— Но ты действительно плохо выглядишь…
— Я просто устал, только что с поезда. Ты же знаешь, в моем возрасте человек уже достаточно опытен, чтобы самому понять, когда ему требуется врач, а когда — нет. Так вот сейчас мне требуется не врач, а диван, чтобы хорошенько отдохнуть. Но сначала я хотел обсудить с тобой одно важное дело.
— Настолько важное, что прямо с поезда нужно было идти ко мне, а не домой? — она присела на скрипнувшую табуретку. В то, что Ирмантасу не нужен был врач, верилось слабо, но сосед зачастую бывал чрезвычайно упрям, к тому же, взрослый человек действительно имеет право самостоятельно решать, когда ему обращаться к врачу.
— Настолько, — он присел рядом, она обратила внимание, что левую руку он почему-то держит за спиной. Мысленно усмехнулась: вот и довелось побывать в шкуре старушки-процентщицы, сейчас окажется, что в руке — топор… Конечно, это было невозможно, но сама внешняя схожесть ситуации выглядела забавной.
— Надеюсь, это не политика?
— Нет, — Ирмантас улыбнулся и на мгновение в его глазах мелькнули прежние веселые искорки. Мигнули — и тут же погасли. — Политики тут и близко нет. Семейное дело.
— Семейное? — изумилась Элеонора.
Она знала, что жена Ирмантаса умерла довольно давно, еще в начале шестидесятых, второй раз он жениться не стал. От брака остались двое детей, сын и дочь, жившие где-то в Вильнюсе и довольно часто его навещавшие. Со стороны его отношения с детьми выглядели чуть ли не идеальными.
— Да, именно семейное. В моем возрасте следует подумать и о разделе наследства. Завещание я написал уже давно, но есть пара вещей, о которых я не хотел упоминать в бумагах. Ты можешь их передать тому наследнику, которому я скажу?
Элеонора на мгновение задумалась. На старости лет влезать в чужие семейные тяжбы совсем не хотелось, за свою долгую жизнь она не раз и не два видела, как близкие родственники при разделе наследства становятся злейшими врагами на всю оставшуюся жизнь.
— А о чем именно речь?
— Вот.
В левой руке адмирала оказался офицерский кортик в парадных ножнах. Ирмантас положил его перед собой на стол, затем снял с левой руки свой старинный перстень и положил его рядом с кортиком.
— Вот это прошу передать моему внуку Балису. И еще…
Из внутреннего кармана пиджака адмирал достал толстый заклеенный конверт, так же положил его на стол.
— Здесь — мое письмо к нему. Пусть откроет только после моей смерти.
— Ирмантас, думаю, что вопросов о кортике не будет. Но твой перстень — вещь очень дорогая.
Уж ей ли, искусствоведу, было не знать, какую сумму стоил этот перстень…
— Я понимаю… Ты думаешь, что может вспыхнуть скандал?
— Будешь убеждать, что скандала ни за что не возникнет? — улыбка у старушки получилась мудрой и лукавой одновременно. Элеонора не старалась специально добиться такого эффекта — это получилось само по себе. И снова у адмирала в глазах вспыхнула веселая хитринка. И снова — сразу пропала.
— Не буду. Очень хочется верить, что не будет, но в жизни бывает всякое. Поэтому, предлагаю поступить так: если Балис не заглянет к тебе в первые дни — на девять дней, ты передашь перстень любому члену семьи. Думаю, в конечном итоге он все равно попадет к внуку, я говорил своим, что перстень должен достаться ему.
— Хорошо, Ирмантас, если так, то я согласна: если твой внук обратиться ко мне первым, то я отдам перстень ему.
— Отлично. Только вот еще что… Ты же его не знаешь?
Она на мгновение задумалась.
— Пару раз ты показывал фотографии. Он у тебя офицер, на Черном море служит, верно?
— Верно, — улыбнулся отставной контр-адмирал, — в меня пошел мальчишка… Капитан морской пехоты.
Он помолчал немного и добавил.
— Но ты все-таки спроси его, какое прозвище у него было в детстве, ладно?
— Хорошо, спрошу, — эта просьба ее озадачила. — А зачем?
— Да просто так… Не забудешь?
— Ирмантас, у меня ревматизм, а не склероз.
— Молчу, молчу… — он шутливо поднял руки вверх. — Ладно, не придавай этому разговору слишком большого значения, вообще-то я не собираюсь умирать. Просто, проявляю предусмотрительность…