— Лошади разбили… — ответил я, поздоровавшись, — разрешите, пожалуйста, переждать у вас дождь, извозчик мой за оглоблями побежал!..
На припухшем блиноподобном лице господина с бачками появилось покровительственно-снисходительное выражение.
— Пожалуйста… садитесь!.. — произнес он, картинно указав рукой на пустое место против себя. — Мишка, стул!
Он хотел сесть, как полагается важной особе, но не удержался и шлепнулся всей тушей в обширное кресло. Один из юнцов бросился к стене, схватил старый, обитый какою-то рванью стул и поставил его передо мною. Я сел.
— Откуда изволили прибыть? — Писарь взялся опять за письма.
— Из Петербурга.
Руки, поднявшиеся было с пакетом, упали на стол.
— Из Петербурга?.. не на ревизию-с?.. — с некоторым замиранием спросил мой собеседник. Он как будто стал даже протрезвляться.
— Нет… еду по своим делам!.. — отозвался я.
— А где служите-с?
— Нигде…
— A-а… вот что!.. вояж, значит, совершаете? — писарь успокоился, и хмель опять начал свободно бродить в нем. — Извините, заняться я должен: нынче у меня почта!.. нашлют всякой дряни, а ты разбирайся!..
— Пожалуйста, не стесняйтесь!
Писарь вытащил из конверта бумагу, откинулся на спинку кресла, развалился, насупил рыжеватые, густые брови и стал читать.
Чем не директор департамента?.. — мелькнула у меня насмешливая мысль. Но оказалось, что я отмеривал мало.
Мой визави небрежно откинул бумагу в сторону.
— Под сукно!.. — выговорил он и взялся за другой пакет.
— Матвей, чаю!.. два стакана.
Подростки оглянулись на спавшего мужика, но тот вместо ответа громко икнул во сне, пробормотал «Господи Иисусе»… и храпнул на всю комнату.
— Жживотная… всегда спит!.. — процедил писарь. — Миша, распорядись: скажи жене, гость приехал, чтоб чай дала… жживо!!.
Мальчик исчез.
Наступило безмолвие, прерывавшееся только дробью дождя об окна, посапываньем сторожа, да скрипом пера строчившего что-то подростка. Писарь вскрыл еще пару пакетов, помотал головой и с видом человека, хватившего по меньшей мере уксусу, опять пошвырял бумаги в сторону.
— Что это вам так много пишут? — осведомился я, заинтересовавшись незнакомою мне обстановкой.
— Приказы… хе-хе!.. — горько, с иронией отозвался писарь. — Каждую почту… и все спешные, все экстренные!.. — Он взял за уголок один из пакетов и, как черепок по воде, пустил его ко мне через стол: — от военного министерства… — он пустил второй — это от министерства земледелия… от внутреннего министра… от губернатора… И каждому чтобы в трехдневный срок все было исполнено, иначе вон в двадцать четыре часа!
На лице его вдруг изобразилась ярость: он сгреб всю оставшуюся еще не распечатанную кучу писем, смял ее и принялся запихивать под рваную клеенку, покрывавшую стол.
— А я их под сукно!.. — заорал он на всю комнату и пришлепнул кулаком шишку, образовавшуюся на столе. — И шабаш, крышка! Н-не желаю!
Сторож проснулся, протер глаза и вскочил. Писарь поднялся, упер руки в бока и так воззрился на меня, как будто бы именно я был автор всех этих спешных бумаг.
— Две руки у меня или сто?! — опять завопил он на всю комнату. — Один я на всю волость или нет? — он указал обеими руками на своих помощников, делавших вид, что они усердно пишут и ничего не замечают.
— Я троичен в лицах, но один как перст! А деревень у меня тринадцать! — Он сложил на груди руки по-наполеоновски. — Что же, разорваться мне на части и в каждую деревню по куску послать сведения собирать?
— А старшина зачем же существует? — осведомился я.
Писарь опустил руки и сострадательно поджал губы.
— Да дурак же он, и ничего больше! Что я ему поручу? бумаги подписывать?
— Ну, а земский начальник?
Писарь ухватил себя за волосы, и джентльменская прическа его с тщательным пробором сразу превратилась в разъерошенный шалаш. Он выпучил мутные глаза, безмолвно поглядел на меня несколько секунд, потом, как коршун, вцепился в одну из бумаг и стал совать ее мне. — Вот ихняя работа, вот!!
Я взял ее и прочел вслух: — «в дополнение к приказу моему от такого-то числа за номером таким-то, предписываю не придираться к мелочам и выдать Ивану Панкратову документы немедленно».
Я поднял глаза на писаря.