— Времечко ты не больно ладно выбрал! — промолвил он. — Покос теперь везде, лошадей трудно доставать будет!
— Как-нибудь устроюсь! — ответил я. Если бы отложить отъезд — и совсем бы никуда не выбрался в этом году!.. Ну, а ты как поживаешь, Пров Иванович?
— Да я что ж? — он слегка развел руками. — Слава Богу, живем открыто — три раза в день чай пьем!
— Лавка хорошо ли идет? Ишь, помощницы-то у тебя какие отличные!..
Девушки обе потупились, а Пров Иванович качнул головой.
— Не помощницы они у меня — хозяйки: сами дело ведут. Кажному человеку надо занятье себе иметь: не одни же семечки весь век лущить? Ничего себе, бредут, как богомолец с клюкой!..
— А сынок как живет в Орле? Хорошо учится?
— Какое нонче ученье? Нонче гимназисты учителей учат, яйца умней курицы стали! — недовольно ответил Титов. — Взять его думаю из гимназии!
— Что так? Ведь ты его в университет хотел пустить? Дома к университету не подготовишь!
— Нонче подготовка одна: прямо в арестантские роты! И что это творится — понять нельзя: ослепли, ровно, люди! А насчет университету Митькиного я уж мысли бросил: ни к чему это дело теперь; так я тебе скажу — не в университет нонче поступай, а в острог. Получишь диплом с бубновым тузом заместо орла, что в остроге сидел, — везде тебя, распростерши руки, примут! Я на днях в вагоне ехамши такой разговор слыхал; один гост подин — и порядочный такой, в пальте в хорошем, говорит другому: устроить такого-то надо, замечательный человек, на Карийской каторге десять лет был. И тут же о другом речь пошла: — ну, этот дрянь, говорит, из лицею он! вот тут и смекай, куда нонче сыновей определять — в лицей, или в арестантские роты. Нет, возьму малого, пущай в приказчиках при мне по лесному делу ходит!
— Жаль… А у кого он живет в Орле? может просто присмотра нет за ним настоящего?
— Да есть! У знакомых у хороших живет: комнату с моралью ему нанял, все честь-честью… Не в присмотре дело!..
Мы покончили в закуской и отправились в кабинет хозяина осматривать его собрание старины. Титов шел впереди, и, когда он отворил дверь в заднюю угловую комнату, мне показалось, что я вхожу в настоящий музей. Все стены были покрыты картонами с прикрепленными к ним всевозможными нательными крестами, бляхами, серьгами, бусами и прочими вещами из могил. Картонки чередовались с шишаками разных сохранностей, ржавыми кольчугами и разным оружием. Красный угол и часть стен около него занимали старинные иконы и наворотные медные кресты.
Среди комнаты стоял письменный стол с большими фикусами перед ним; два книжных шкафа, набитых книгами, отделяли уголок, в котором ютилась кровать хозяина. Комната блестела чистотой и порядком. Письменный стол оказался складом старинных монет и всяких более ценных предметов. Пров Иванович оседлал кончик своего длинного носа очками в оловянной оправе и стал раскладывать передо мной свои драгоценности. Многолетнее собирание дало ему практический нюх и он довольно верно определял степень редкости вещей.
Разборка и осмотр их заняли порядочно времени. Особенно ценных могильных предметов мне не встретилось, но среди монет и икон имелись редкости: рубли с крестом Петра I, портретные Александра I, вензельный медный гривенник Екатерины II и т. д. Среди икон две были XV века с почернелою серебряной басмой кругом. Нельзя было оторваться от лика Богоматери — до того строго и проникновенно написал его неведомый художник.
— Хороши? — с гордостью осведомился Титов, увидав, что я не отвожу от них глаз.
— Да уж что говорить?! — отозвался я. — Изумительны!
— То-то!.. сам Рублев писал.
— Может быть… манера его!
— Не на манеру гляди — на лик: душа в нем скрозь краски светится! Ни у кого, окроме Рублева, не найдешь этого!..
— Откуда они у тебя?
— У барина взял у одного… князек такой разорившийся был!..
— Только иконы одни купил?
— Зачем? с имением взял их, в придачу. Висели они по углам; я их, признаться, споначалу и во внимание не взял! А потом как разглядел — ахнул! Староверы ко мне приезжали — по две тысячи давали за каждую, ну да не отдам и за пять: очень уж душе от них радостно!
Знавший великолепно свой уезд Титов наметил мне маршрут поездки. Должен добавить, что в коммерческом отношении он считал меня за младенца, и когда, случалось, я хвастался ему в Петербурге своими новыми покупками, то он не без недоверия во взгляде взвешивал мою драгоценность на руке и спрашивал: — а сколько сняли с тебя за нее? Как бы дешева ни была покупка, мой ответ никогда не удовлетворял его. Он поджимал губы, чуть поводил носом, отдавал мне назад вещи и произносил: — дорого дал!.. я бы за половину взял!