На этом разговор оборвался, до конца дня Ивашов оставался молчаливым и задумчивым, глядя на него, оба приятеля тоже большей частью молчали, но когда перед ужином Игорь ушел в роту, они оба, всласть поговорили про странного человека, с которым им довелось работать.
- Ничего,- сказал Горелов,- парень с головой, перебесится, все равно ничего сделать нельзя
- Не знаю,- покачал головой Ашот,- мнэ кажэтся, что этот сделает.
Но, увы, ночью учебный полк подняли по тревоге и заспанные красноармейцы одевались, пытаясь понять, что случилось.
Но тут в роту ворвался озабоченный Сидоров, и с ходу с криком:
- А, бля, что это за чмо рыжее по койке ползает!!! - и метнул в ползающее чмо табуретку. Чмо моментально нырнуло под койку, а табуретка попало в то место, где это чмо только что было. Очевидцы этого события дико заржали, и сборы приняли еще более быстрый характер. (реальный факт моей службы)
По торопливости лейтенанта все окончательно решили, что пришел тот момент, когда они отправятся на фронт
И действительно, когда началась раздача сухого пайка, у самых неверующих исчезли последние сомнения. На улице уже слышались крики и команды, подразделения строились в походные колонны и медленно исчезали, двигаясь в сторону железнодорожной станции.
В штабе, тем временем также царила суета.
Сегодня ночью пришел приказ, и по этому приказу, учебная часть переформировалась в отдельную стрелковую бригаду, к которой придавался артиллерийский дивизион. И через две недели новая бригада должна была быть на фронте. Но полковник Гаврилов, которого в последние два дня совершенно не беспокоил внезапно прошедший геморрой, тяжести новой задачи не испугался и бодро восседал в штабе, поливал матом всех подряд. В своих мыслях он был уже, там, на фронте, шел в наступление, и конечно в итоге получал воинское звание, более соответствующее командиру бригады.
Его мысли прервал, так не вовремя появившийся, комиссар полка. У подполковника Наума Соломоновича Берлинера было такое свойство, появляться тогда, когда его никто не ждал, и влезать во все дела со своими советами.
Вот и сейчас он не к месту, стал сыпать лозунгами и что, как здорово, что они понесут "смерть фашистской гадине".
И поэтому интеллигентный Гаврилов думал следующее:
- Вот козел! Уебать бы тебя по еблищу, чтобы не путался под ногами, так ведь хер знает, что из этого получится, да еще и в звании понизят. А этот сучара все еще себя ведет, так как будто он теперь не мой замполит, а хуй знает кто.
Но вслух он вежливо предложил:
- Товарищ полковой комиссар, Наум Соломонович, может, вы проверите, как проходят сборы в подразделениях, где, что-то не так, надавите своим авторитетом. Пройдитесь, будьте добры.
Лицо Берлинера скривилось, в теплом штабе было гораздо удобней произносить лозунги, но повода к отказу у него не нашлось, и он еще раз сообщив о готовности отдать жизнь за Родину и Сталина, вышел из кабинета командира части.
Полковник облегченно вздохнул, и почувствовал некую неловкость перед командирами подразделений, к которым заявится полковой комиссар.
Ивашов лежал на втором ярусе нар и под монотонный стук колес, разглядывал однотонный степной пейзаж, припорошенные снегом поля и редкие перелески. Видно было плохо, потому, что, облокотившись на брус шедший поперек открытых дверей, без конца стояли красноармейцы и смолили самокрутки. Фома Веревкин, достав свою драгоценную тальянку, сидел на нарах и писклявым голосом копировал Клавдию Шульженко.
Но неизбалованным слушателям, казалось, что Фома поет очень хорошо.
На круглой чугунной печке стоял почерневший чайник, из его носика шел пар, чайник кипел почти все время, потому, что пили чай постоянно. Перепившие чаю, удалялись за занавеску, где была пропилена дырка в полу вагона, и, удалив лишнюю жидкость, вновь цедили в алюминиевые кружки жидкую заварку.
Фоме надоело играть и он, отложив гармонь, начал сплетничать. Он кинул взгляд на нары, Ивашов вроде бы спал, накрывшись шинелью с головой. Сапоги были подложены под голову вместе с остальными вещами. Но портянки оставались намотанными на ногах.
Фома, мотнул головой в сторону портянок.
- Мужики, вы внимание обращали на портянки Ивашова?
Сразу же на ноги Ивашова устремили взгляды все, кто услыхал Фому.
- Ну и че ты там углядел,- спросил Серега Федоров, здоровый парень, призванный из Череповца, - ты рыжий смотри, на земелю моего лишнего не говори, а то пизды быстро схлопочешь, Игорь свой пацан в доску, мы с ним в одной команде прибыли.
Фома слегка прибздел, но также бойко продолжил:
- Так я чо ребята, я ни чо, только вы гляньте, у нас у всех портянки от пота грязные с пятнами, а у Ивашова вон почти белые, я давно это заметил.
- Ну, и че с этого, - вновь вступился за земляка Федоров, - может он не потеет, это ты ссыкун и брехло вонючее лишнего пиздишь. Но тут в беседу вступил сержант, замкомвзвода, который громко подал команду
- Прекратить пиздеж! Так, красноармеец Веревкин на следующей станции за углем, красноармеец Федоров за водой, вам блядь, завтра в бой идти, а вы тут мозги всем ебете, всякой хуйней! Эх, плохо оружия у нас нет, сейчас бы вы у меня делом занялись,- закончил он с тоской в голосе, - раз бы двадцать собрали, разобрали, да еще и почистили, мозги то прояснели.
Неожиданно залязгали тормоза и состав начал замедлять ход, вот появились рельсы второго пути, и поезд остановился. Небольшой полустанок в степи, кроме двух небольших домиков ничего не было. Несколько минут все ожидали, что состав тронется, но вскоре по вагонам пронеслось, "встречный пропускаем". И тут из всех теплушек хором повалили бойцы, большая часть дружно начали обссывать вагонные колеса, другие трепались о жизни, и только на двух платформах сразу после локомотива и в конце состава, расчеты зенитных пушек зорко смотрели в голубое небо.
Ивашов тоже, как и все не удержался и выпрыгнул с вагона, Он наклонился и хотел взять снег в руки, но снег, запорошенный паровозным дымом, был грязен до невозможности.
Он выпрямился и глубоко вдохнул морозный воздух.
С юго-запада послышался гудок паровоза, и вскоре стал слышен шум идущего эшелона. Встречный состав тоже замедлял ход. Когда он остановился, из домика дежурного вышло несколько человек.
И тут из вагонов поезда начали подавать носилки с непонятным грузом. Но вскоре все, с замиранием, поняли, что это такое. Несколько санитаров и санитарок выносили трупы умерших бойцов из санитарного поезда. Из вагона, который остановился напротив Ивашова, выглянула пожилая женщина и закричала:
- Солдатики, помогите ради бога. Тут один раненый богу душу отдал, никак не можем вынести, очень тяжелый.
Только, что оживленно шумевшие парни, бодро курившие самокрутки, торопливо прятали глаза, а Фома, стал белым, как снег.
И только Ивашов без раздумья шагнул вперед и без разговоров полез в вагон.
Выносили умерших на другую сторону состава, поэтому увидели это только любопытные, которые присели, чтобы посмотреть на это зрелище под вагоном, Но и они не поняли, что за жест сделал Ивашов, когда один вынес умершего солдата и положил в ряд с остальными. А его тихий возглас при этом "Хазад галл" услышала только пожилая санитарка, которая медленно шла вдоль умерших и усердно крестила каждого.
Подполковник Берлинер, который, как всегда оказался в ненужное время в ненужном месте, сделал вид, что этого не замечает.
После нее вдоль ряда трупов прошло поездное начальство и прибывшие военные, трупы были приняты по описи, их документы отданы, и все живые начали разбегаться по вагонам.
Ловко запрыгнув в теплушку, Ивашов уселся на нары рядом с печкой и, скрутив себе огромную козью ножку, прикурил ее от раскаленной дверцы и запыхтел, выпуская в воздух большие кольца дыма. Окружающие с сочувствием смотрели на него.
- Переживает парень,- думали они,- ведь единственный из нас не испугался труп на руки взять.
Веревкин все же не смог удержать язык: