- Слышь, Ивашов, если такие самокрутки будешь крутить, никакой махры не хватит.
И тут же заткнулся, получив изрядного "леща" от Федорова, да такого, что лязгнули зубы.
- Серега, ты чего, я же, чуть язык себе не откусил! - завопил он, и с надеждой посмотрел на сержанта. Но тот равнодушно отвернулся в сторону. Федоров, увидев, куда поглядел Веревкин, злорадно улыбнулся и пару раз стукнул кулаком в свою открытую левую ладонь.
А Ивашов даже головы не повернул в ту сторону. Он был отстранен и задумчив. И еще долго сидел перед печкой, с потухшей самокруткой, и все держал слегка трясущиеся ладони почти у самой дверцы, которая светилась темно-вишневым светом от жара последних подброшенных кусков антрацита. Фома, внимательно наблюдающий за ним, хотел что-то сказать, но вдруг увидел внимательный взгляд Федорова и его немалый кулак, и слова, уже готовые необдуманно покинуть его рот, так и не были высказаны.
А на безымянном полустанке, который они покинули, царил переполох. Когда к лежащим на земле трупам красноармейцев подъехала полуторка с десятком кое-как сколоченных из горбыля гробов и похоронная команда начала свое печальное дело, самый огромный из лежащих мертвецов вдруг закашлял и сел, недоуменно оглядываясь по сторонам, и гулким басом сообщил окружающим:
- Ни хуя себе, а где это я? Эй, сынок, быстро ко мне, доложи командиру, что тут за блядство происходит!
Посидев около печки, Ивашов перебрался на нары, и ушел в свои мысли, в которых он вспоминал совсем недавние события
Конец октября для севера Вологодской области это уже серьезно, ночные заморозки, улетевшие перелетные птицы, облетевший голый лес. И только хмурые ели стоят в своем зеленом уборе, дожидаясь первого снега. В такую погоду на берег озера Воже, ближе к вечеру, вышел невысокий, очень плотный парень. Если бы его кто увидел сейчас из городских жителей, да и деревенских, то они подумали, перед ними ряженый. И действительно, путник был одет в офицерские галифе и длинную плотную свитку, перепоясанную толстой льняной веревкой, На свитку была накинута безрукавка из волчьей шкуры без пуговиц. За плечами у него на палке болтался небольшой, чем-то наполненный мешок. И самое главное на ногах у него были лапти.
И только большой нож в кожаном чехле давал понять, что парень не просто так вышел погулять. Он, выйдя на берег, уселся на, когда-то вывороченный корень сосны, отглаженный прибоем, и долго смотрел на теряющийся вдали берег и узенькие полоски дыма над далекими деревнями. Затем встал, достал из мешка небольшой топор вырубил несколько жердей, немного наклонно вбил их в мягкую почву и затем переплел еловыми ветками, с удовлетворением посмотрел на свою работу, приволок две упавшие лесины, между которыми запалил небольшой костерок. Разжег костер он огнивом, хотя коробок спичек, залитый воском, у него имелся. Хлопнув себя по лбу, вытащил из мешка несколько кистей калины, рябины и плетеную тонкую веревочку. Метрах в ста от места ночлега настроил несколько ловушек.
Вскоре над костерком висел небольшой котелок, в котором варился рябчик, несколько лисичек, которые еще попадались ему кое-где по дороге, и пригорошня муки.
Когда немудреная еда была съедена и даже птичьи косточки сгрызены крепкими зубами, котелок был вылизан дочиста и наполненный вновь поставлен на огонь. После того, как вода закипела, в ней был заварен высушенный иван-чай, горячий отвар крепыш отпивал мелкими глотками, перекатывая во рту кусочек пчелиного сота.
Пока шел ужин костерок понемногу распространялся по двум стволам, и когда он собрался спать, то нодья уже горела неярким пламенем, обещая тепло до полночи, а на следующую половину парень притащил еще два ствола, которые обычный человек вряд ли смог даже приподнять.
Закончив ужин, он сполоснул руки в ручейке, который, тихо журча, протекал рядом, через несколько метров встречаясь с озером. От костра шла волна тепла и отражалась от стенки из еловых веток, парню стало жарко, он снял безрукавку и уселся на нее. Он положил руки огромными натруженными кистями вверх на коленях и сосредоточился. На обеих ладонях начали появляться бледные светящиеся шарики, неожиданно они оба лопнули и парень шумно выдохнул и громко выругался с типичным вологодским оканием. После чего вытащил из мешка еще одну волчью шкуру, которая занимала большую его часть, и улегся спать.
Когда стало светать, место ночлега было очень хорошо заметно, к утру подморозило, и на траве и мхе лежал толстый слой инея. И только в круге радиусом метров пять инея не было. Дымились два догорающих бревна, и вдоль них на расстоянии около метра спокойно дрых наш герой. Но вот он проснулся, с недоумением осмотрелся, но тут же пришел в себя и встал. Первым делом он накинул безрукавку, с утра было достаточно холодно. А потом отправился смотреть ловушки.
К сожалению, на его калину и рябину не польстился ни один рябчик. Но зато в ременной петле, пристроенной на ветке ивы, болтался уже начинающий белеть заяц.
Заяц был тут же выпотрошен и зажарен. Притом парень даже не потрудился вновь разжечь костер, он провел рукой над покрытыми серым пеплом углями и они вспыхнули ярким пламенем, в которое он немедленно кинул несколько сучков. Вскоре зайчик, пахнущий костром, был почти полностью съеден, а юноша был готов к дальнейшему путешествию.
Он шел без остановки почти до полудня, утренние тучи разошлись, появилось солнце, немного потеплело. Постепенно лес редел и неожиданно оборвался, впереди до самого берега простирались многочисленные пожни, за которыми виднелись десяток почерневших домов. На самом берегу росли несколько высоких сосен, и проглядывала острая маковка деревянной колокольни. По натоптанной тропке скорость ходьбы сразу прибавилась, и через полчаса парень шел по грязной дороге с многочисленными лужами и глубокими колеями от тележных колес.
Увидев движение около одного из домиков, он подошел туда.
Рядом с домом суетилась пожилая женщина, платок на ее голове оставлял открытыми только глаза.
- Бабушка, позволь с твоего колодца воды попить,- попросил парень.
- Ой, сердешный, испей, испей, у меня водица чистая, сладкая. Дед мой еще колодец энтот копал. Откуда же ты идешь малый, да еще в лаптях, я ныне молодых в лаптях и не припомню, когда видела.
Парень вздохнул и сказал:
- Да сын я Вахромея кузнеца из Янчево, может, слыхала про него.
Бабка выпучила глаза:
- Да ты, что, ведь не было у него никакого сына! И жены не было, что ты паря плетешь!
- А вот и была, - непреклонно заявил хмурый крепыш, - она вроде даже с этой деревни, Мария Волкова это.
Бабка охнула:
- Так это же моя племянница, Катькина дочка была, она уж, двадцать лет тому, как пропала, то ли утопла, толи медведь задрал.
-А вот и не утопла,- мрачно сообщил парень, мать это моя была, отец ее в лесу нашел, она уже две недели бродила, изнемогла. Она с ним зиму зимовала в лесу, полюбились они, а когда я родился, в родах и умерла, меня батя один поднимал, и не показывал никому.
Бабка села на бревно и заплакала:
- Так, ты вроде бы мой племяш внучатый получается, кровиночка родная. А изверг то этот, отец твой, лесовик проклятый, что делает, пошто тебя одного отпустил, ты же не знаешь ничего, не понимаешь.
- Так бабушка, помер мой батя, вот под осень и помер. А что мне там, в лесу делать, весь инструмент я прикопал, да и пошел, он ведь перед смертью сказал сюда идти.
- Как хоть тебя назвал отец твой?- спросила, быстро приходящая в себя бабка
- Игорем меня кличут, бабушка.
- Что же ты Игорек делать ноне собираешься, время то сейчас тяжелое.
- Узнали мы с отцом только в этом году, что война с германцем вновь идет, и решил я, что должен идти на войну эту. Отец сказал, что мыслю я правильно. Хотя потом добавил, что лучше бы в лесу сидел, и нос не высовывал.
- Ох, что я же старая дура тебя в дверях держу. Проходи в избу, сейчас я олашки сгоношу, колхоз то у нас бедноватый, но молоко на ферме есть, потому, что увозить некуда. Пока везем, так скиснет все. А ты, значит, будешь Игорь Вахрамеевич Ивашов теперь