— Знаешь, мне сейчас так тепло… Только не знаю, от костра ли… Давай запомним этот день…
Сняв рукавицы, он протянул Оле.
— Возьми… Нет, я сам надену — дай руки…
Несмело, словно боясь обжечься, она подала обе руки. Взяв их в свои, Степа слегка сжал Олины пальцы и привлек ее к себе.
— Ты удивительная… Я тебя буду очень любить…
Из-под Олиной шапочки тяжело выпали русые косы.
Дня два спустя Аркаша, словно невзначай, спросил:
— Что, Олюшка, теперь тебе одессит нравится?
— Аркаша, ну что ты так!.. — укоризненно произнесла Оля.
— Кажется, он серьезно… А ты?
Пожав плечами, она ничего не ответила, глядя в землю: огорчать Аркашу не хотелось.
Короткие зимние дни были целиком заполнены учебой и полетами. Вечером Степа уводил Олю из общежития к себе домой — жил он в Москве с матерью и братом.
Оле он нравился все больше и больше. Неторопливый, с мягкими, как у тигра, грациозными движениями, высокий и тонкий, как молодой тополь, он, казалось, пришел откуда-то из другого времени. Однако его неторопливость не была признаком медлительности — наоборот, как дремлющий тигр, он мог в любую секунду молниеносно собрать силы. В его глазах, полуприкрытых темными ресницами, не угасал живой огонек.
— Ты же одессит, Степа? А живете вы в Москве, — сказала как-то Оля.
— Сначала мы жили в Одессе. Там я и вырос… А случилось это так.
И он рассказал ей, как утонул в море его старший брат, а вскоре произошло новое несчастье: погиб отец, который был капитаном парохода. В результате случайного столкновения пароход получил серьезные повреждения и стал тонуть. Капитан высадил в спасательные лодки всех пассажиров, в том числе своих двух сыновей — Степу и его младшего брата, которых взял с собой в рейс. Сам он еще оставался на пароходе, когда тот стал быстро уходить под воду. Степа все это видел…
— После гибели отца мама уехала жить в Москву и нас с собой забрала. Здесь у нее брат, — закончил Степа.
— А ты всегда хотел летать? — расспрашивала Оля, которая желала знать о нем все.
— Сначала я мечтал стать капитаном, как отец. В общем — плавать. Ну, а мама… Я знаю — она уехала от моря не только потому, что погиб отец.
Задумавшись, он умолк, потом весело тряхнул головой.
— А летать — летать я очень люблю! Воздух — это ведь тоже океан!
В доме у Степы было просто и хорошо. Он познакомил Олю с матерью, женщиной высокообразованной и прекрасной музыкантшей. К Оле она стала относиться с нежностью и заботой, встречала как родную дочь, готовила ее любимые кушанья. Первое время Оля немного робела перед ней, но скоро освоилась.
Часто мать Степы садилась за фортепиано и пела, главным образом романсы, иногда вместе с сыном. Потом и Оля присоединилась к ним и тоже полюбила романсы.
Степа, как и его мать, был очень музыкален, играл на фортепьяно, на баяне, гитаре, флейте… В летной школе он организовал струнный оркестр, который под его руководством исполнял русские народные мелодии, классическую музыку.
— Степа, да у тебя и палка заиграет! — засмеялась Оля.
— Безусловно!
Он брал первую попавшуюся палку и наигрывал тирольские напевы.
Осиротевший без Оли Аркаша загрустил в одиночестве.
— Вечером тебя и не видно, — сказал он ей как-то на аэродроме. — Ты все с ним пропадаешь?
Счастливая и, как все влюбленные, немного эгоистичная, Оля весело предложила:
— Ну хочешь — все вместе пойдем в кино! Прямо сегодня!
Печально усмехнувшись, Аркаша ответил:
— Нет, Олюшка, ты уж с ним иди…
Время шло, наступил новый, 1933 год. Миновала зима. Суровая и снежная, она как-то сразу вдруг уступила место весне.
В марте курсанты усиленно летали по сложной программе, наверстывая упущенное: зимой летных дней было сравнительно мало. Вставали рано, на аэродром шли еще затемно, чтобы не терять драгоценного времени и полетать, пока держался небольшой мороз. Днем почва на летном поле раскисала, трудно было рулить, трудно взлетать и садиться.
Однажды в самом разгаре полетов неожиданно прибыл инспектор. Курсантов выстроили — Оля стояла в первой шеренге, одетая, как и все, в комбинезон, шлем, сапоги, которые уже успела забрызгать грязью. У многих поверх комбинезона были надеты жилеты, старые куртки, пиджаки.
Инспектор, подтянутый, строгий, в черной кожанке и такой же фуражке, принял рапорт от начальника летной школы, не спеша прошелся вдоль строя, молча, внимательно изучая каждого взглядом, и вдруг сказал:
— Что же это, товарищи! В каком виде вы являетесь на полеты! Безобразие! Одеты небрежно, сапоги у всех грязные!.. Какие же вы летчики? Да я не вижу здесь ни одного, кто побрился бы! Все заросли щетиной… Вот один только чисто выбрит. И одет аккуратно — молодец! Вот только сапоги…