Оля подавала рапорт за рапортом, и все — безрезультатно.
В каждом письме Рая звала:
«Почему же ты не едешь, Лелька? Раскова послала тебе вызов! Разве ты об этом не знаешь? Что хорошего ты нашла там, в Сибири? Немедленно приезжай — на фронте так нужны летчики!»
Наконец ее вызвали к главному начальнику.
— Старший лейтенант Ямщикова! Вы забросали меня рапортами, некуда их складывать.
— Товарищ полковник, я прошу отправить меня на фронт. Почему вы не отпускаете меня?
— Но вас прислали сюда, вы нужны здесь, — возразил он.
— Да ведь я — летчик! У меня есть опыт, и сейчас мое место там, на фронте!
— Не кипятитесь, Ямщикова, вы — инженер, с дипломом. И достаточно того, что воюет ваш муж.
— Товарищ полковник, у вас есть на мое имя официальный вызов от Расковой, — сказала наугад Оля.
Он помедлил, вздохнул, чувствуя, что в конце концов не выдержит напора. С раздражением объяснил:
— Да, есть. Но пока вам нет замены, работайте.
И поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Оля приходила в отчаяние.
Однажды, возвращаясь с работы, встретила знакомую девушку-почтальона и как всегда спросила:
— Как там, Валя, писем нет?
Девушка остановилась, поправила на плече старенький жакетик, смятый лямкой тяжелой сумки. Вглядываясь в ее широкое со вздернутым носиком лицо, Оля старалась угадать, что она ответит. Но лицо Вали осталось непроницаемым — она давно уже научилась сохранять сдержанность, без которой невозможно в военное время: разве можно знать, что там кроется за этими письмами-треугольничками… Быстро и ловко перебирая пальцами, Валя порылась в сумке, вынула бумажку, протянула.
— Вам посылка, Ольга Николаевна.
— Посылка?
— Я принесу, — с готовностью сказала девушка. — Вот только разнесу по адресам. Через час.
Дома в ожидании почтальона Оля несколько раз заглянула в бумажку. Откуда посылка? Что в ней? Из бумажки ничего нельзя было узнать.
Услышав стук в дверь, поспешно пригласила:
— Войдите!
В комнату скользнула Валя и, положив посылку на стол, сказала:
— Вот она. Мягкая.
Словно в доказательство своих слов, она опустила на тюк ладонь, но в этот момент увидела испуг в глазах Оли, которая разглядывала написанный чернильным карандашом адрес. Тихо Валя вышла, прикрыв за собой дверь.
Оля медлила. Почерк был ей незнаком. Почему-то страшно было распаковывать. Так и не разобравшись, что ее пугало, развернула наконец тюк… Федины вещи… Теплый свитер, гимнастерка, хромовые сапоги, белье… Пачка писем: ее письма к нему…
Почувствовала, что не хватает воздуха… Расстегнула воротник. Схватила письма, развязала тесемку, быстро просмотрела — нет, только ее письма, других не было.
Она опустилась на стул, но сразу же вскочила, стала лихорадочно искать среди вещей еще какого-нибудь письма или записки… Как же так? Надо же объяснить! Разве можно, ничего не объясняя… Может быть — на почте? Валя не заметила или еще не знает…
Оля бросилась к двери, распахнула настежь.
— Валя! Валя!
Выбежав на улицу, снова позвала. Из окна выглянула соседка.
— Уехала Валя. На велосипеде. А что случилось?
Не ответив, Оля только развела руками и медленно пошла назад, глядя в землю. Все было ясно, однако без подтверждения не могла она до конца поверить, что с Федей произошло самое страшное, и строила разные предположения, чтобы сохранить хоть какую-то надежду.
Распакованные вещи не убрала — так и остались они на столе, словно ждали хозяина. Глядя на них, долго сидела Оля, уронив голову на руки. Провела дрожащей ладонью по свитеру, и ей показалось, что в нем еще сохранилось живое тепло — в этом шерстяном коричневом свитере Федя приезжал прошлой весной в Москву. На рукаве ниже локтя заштопано… Она сама зашивала небольшую дырочку — прожгло горячим пеплом от папиросы… Приезжал Федя всего на два дня. Грустно смотрел, прощаясь, как будто уже не надеялся на встречу. А ведь тогда еще не было войны, началась она спустя два месяца…
К вечеру следующего дня пришло извещение.
«Майор Бобровник Федор Трофимович… пал смертью храбрых… в неравном бою…», — читала Оля скупые слова, и рука ее дрожала.
Сомнений не оставалось. Она поняла все еще раньше. Со вчерашнего дня сердце как будто оторвалось и теперь существовало отдельно, отяжелевшее, набухшее — вот-вот разорвется…
Машинально принялась просматривать письма, которые когда-то писала Феде. Читала, вновь перечитывала отдельные страницы и лишь теперь по-настоящему осознала, как не хватало ему тепла и ласки, которые он так хотел получить. Письма были написаны торопливо и, как ей показалось, сухо. Теперь было горько читать — как же она могла?.. И — ничего уже не изменишь…