— Ложись, ребята! Фугаска! — крикнул Витька. — Рванёт сейчас…
Бросились ребята на землю. Лежат. Тихо. Взрыва нет. «Значит, — соображает Витька, — фашисты сбросили зажигалки».
Витька поднялся на крышу… Глядит — стоит на крыше, у карниза, пошатываясь, человек, орёт что-то, ругается, а над ним на радиоантенне парашют. Догадался Витька — немец. Не растерялся, закричал ребятам:
— Здесь лётчик! Фашист с парашютом!..
Услышали ребята — и за старшим по объекту. А старший приказал Стасику бежать в военную комендатуру. Сам же с Борисом на крышу, к Виктору на помощь.
Выскочили на крышу — видят: немецкий лётчик и парашют над ним…
— Ком хир! Ком хир! — крикнул старший. — Поди сюда!
Лётчик ругается, а сам ни с места. Шагах в трёх от него что-то чернеет на снегу.
— Осторожно, ребята! Тихо! Может, это граната? — сказал старший по объекту и шагнул к чёрному предмету, поднял его…
— Пистолет… То-то ругается!
Пригляделись ребята — не может с места сойти фашист… Спускаясь на парашюте, лётчик продавил крышу и одной ногой застрял в пробоине.
С трудом вытащили его, свели вниз, во двор. Там поджидали уже Стасик и патруль.
В комендатуре лётчика обыскали, отобрали документы…
— Ишь ты! — сказал капитан, рассматривая документы. — А ну, расстегнись!.. — капитан показал, что надо делать.
Лётчик понял, расстегнулся, и ребята увидели — на кителе у него немецкие кресты…
— Смотрите, ребятки, какого «гуся» вы поймали. Знаменитый фашистский ас!..
На другой день ребята прочли в газете, что фашистского аса сбил в ночном бою лётчик младший лейтенант Алексей Тихонович Севастьянов. За этот подвиг он был награждён орденом Ленина.
Виктор Киселёв, Борис Ранг, Станислав Барташевич были награждены медалью «За оборону Ленинграда».
КУСОЧЕК БЛОКАДНОГО ХЛЕБА
В окружённом врагами Ленинграде оставалось два с половиной миллиона человек. Только детей было четыреста тысяч — остались те, кого не успели эвакуировать.
Стояла зима сорок первого года. Первая блокадная зима. В городе не было света. Не было воды. Морозы доходили до тридцати градусов и более.
…Димка и Фимка считались во дворе бойцами противопожарной обороны. Они помогали старшим бороться с «зажигалками» и всё свободное время проводили на крыше дома.
В этот день было особенно холодно… Сначала ребята обошли крышу, проверили — всё ли в порядке. Потом зашли на чердак и устроились на ящике с песком. Здесь не так донимал холодный ветер.
— Ой, как есть хочется! — сказал Фимка и посмотрел на друга.
— Терпи! И мне хочется. Терплю ведь! Ты думаешь, хлеб теперь — это просто хлеб? Получил паёк, сто двадцать пять граммов, и ешь сразу? — сказал Димка.
— А как же? Думай не думай — хлеба больше не станет…
— Не скажи… Паёк-то можно есть по-разному, — рассуждал Димка.
— Как это по-разному?.. — не сдавался Фимка.
Димка поднялся с ящика, подошёл к выходу на крышу, прислушался. Тихо. Посмотрел на небо. Тоже как будто спокойно…
— Каждый человек, Фимка, должен сейчас найти самый «сытный» способ есть хлеб. Надо суметь, чтоб не сразу паёк в животе оказался. Меня этому мамка научила.
— Как это — самый «сытный»?
— А так! Одни по крошечке едят, чтоб дольше хлеб во рту был. Другие режут паёк на тоненькие пластинки. Отрежут и жуют.
— Нет, не могу я удержаться, Димка! Кусочек-то такой ведь ещё меньше. Съешь и не заметишь…
— А вечером как?
— Вечером мама придёт с работы. Посмотрит, вздохнёт… Отрежет мне кусочек от своего пайка… На, скажет, ешь, голова садовая.
— И ты ешь?.. Так она же работает… Ей же больше надо, чтобы силы сберечь… Будешь так дальше делать, не стану с тобой дружить… Понял?
— Понял, — хмыкнул Фимка. — Но есть-то так хочется…
— Хочется, хочется!!! Мне вот на крышу хочется… На небо поглядеть — не летит ли фашистский «Юнкерс», — рассердился Димка. — Давай, шагай за мной…
Где ступая смело, где осторожно, поддерживая друг друга, ребята осмотрели покрытую снегом крышу, взглянули на небо, успокоились и снова вернулись на чердак.
— У нас с мамой полный порядок, — продолжил разговор Димка. — «Получил паёк, раздели на три кусочка, — говорит мне мама. — Утром кусочек — на завтрак. Днём кусочек — на обед. Вечером — ещё кусочек, граммов сорок… Так и продержишься день…»