–Джон! – Шерил забывает о себе. Страх наполняет её, она вскакивает, бросается за мужем, а тот, шумно и грубо распахивая двери, идёт к комнате Майка. – Джон, он же спит!
Шерил настигает его у самых дверей комнаты. Она хватается за него, пока Джон пытается повернуть ручку.
Шерил рыдает, не слыша себя. Ей кажется, что если он сейчас откроет дверь, то произойдёт что-то очень страшное. Что-то навсегда изменится.
–Отцепись! – Джон легко стряхивает её с себя, Шерил как невесомая отлетает к стене, но ничего не задевает. Удар очень лёгкий, но обида поглощает всё и мир на мгновение выцветает, окрашиваясь в уродливую серость.
–Сынок! – Джон врывается в комнату. Майк, конечно, не спит. Он отпрыгивает от окна, когда отец врывается к нему. Майк всё слышал, конечно. Слышал возню за дверью, слышал глухой удар о стену. И он не знает даже кто его пугает больше – отец с раскрасневшимся лицом, шумом и рваностью движений, или белая тень матери за его спиной, всхлипывающая, нерешительная, слабая…
–Ну что такое? Не спишь? – Джон приближается к сыну, обнимает его порывисто и сильно, тотчас отпускает, Майк едва успевает испугаться, – что такое? Тебя пугает человек за окном?
За окном Джон никого не видит. И он ведёт Майка к нему, чтобы показать ему тот же фонарь, те же деревья…декор, декор их чёртовой семейной жизни, за которой нет ни капли правдивого счастья.
–Видишь? Видишь? Там никого! – уговаривает Джон, смеётся, тычет в окно пальцем, показывает окно Майку.
Майк соглашается, глядя прямо на меня:
–Никого, папа…никого.
Джон доволен. Он отпускает сына, целует его:
–Ну всё, спи, чемпион!
Выходит из комнаты, что-то тихонько напевая. Шерил стоит без движения ещё долго мгновение, прежде чем тихий вопрос слетает с её губ:
–Зачем ты раздёрнул шторы?
Она не видит меня. Но она мать. Она ясно помнит, что именно в шторах что-то было, какая-то важная часть их разговора.
–Хотел видеть луну, – лжёт Майк. Правда не интересует его мать – он в этом уверен. Она не поверит ему. Не поверила тогда, значит и теперь не поверит.
Шерил улыбается, хотя Майк этого не может видеть.
–Ты прости нас, – шепчет Шерил, поправляя одеяло на сыне. – Прости, всё наладится. Хочешь, мы завтра с тобой пойдём в кафе-мороженое? Ты же любишь мороженое?
Майк соглашается. Он хочет, чтобы она ушла. От её присутствия ему тошно и душно. А ещё – досадно. Почему она не поверила ему, тогда когда ему это было нужно, и пришла тогда, когда он в ней не нуждался?
***
Я машу рукой. Майк сидит на подоконнике. Окно открыто. Осень, конечно, не располагает, всё равно уже ветра совсем не те, а злые, холодные. Но Майк закутан в одеяло. Можно не переживать о том, что он заболеет. Главное, чтобы не упал. Хоть это и первый этаж – ногу сломать легко.
Сегодня мы друзья. Майк больше не боится меня. В конце концов, за все эти дни я не сделал ему ничего дурного, только наблюдал, как стемнеет, за его жизнью.
–Когда они перестанут ссориться? – спрашивает Майк. Час поздний. Шерил с Джоном угомонились и легли спать. Она, по своей новой привычке, в гостевой комнате, Джон в их спальне. Завтра они снова будут ругаться. Завтра Джон снова придёт поздно. Ему тошно дома. Шерил тоже. Они так запутались в себе, что забыли про чувства своего сына. Не думают, что и ему может быть нужна помощь, или хотя бы нужно участие.
Хорошо, что у Майка есть я. Мне всё равно вечно висеть на этом клочке земли, так хоть может…
Я пожимаю плечами. Слова мёртвых не для живых. я могу сказать, и Майк даже меня услышит. Но потом – вместе с моим голосом, в голову Майка полезут и другие голоса. Голоса мёртвых. А они не все добры как я.
–И я не знаю, – Майк вздыхает. Он маленький, и это хорошо. Во-первых, он может сидеть на подоконнике без всякого вреда для этого самого подоконника. Во-вторых, маленькие дети прекрасно понимают общий язык, не осквернённый словами.
Мы молчим. Шелестит трава и листва, подгоняемая беспощадным осенним ветром. Майк поднимет голову, высовывается из окна…
–Луны нет, – он возвращается на своё место прежде, чем я успеваю подумать о том, что если он сорвётся, я даже подхватить его не смогу – клочок земли мне отведён на вечность очень чётко. – Может её вообще нет?
Я молчу. Я видел много лун и видит небо, увидеть должен ещё больше.
–Ты ведь не злой, правда? – Майк думает сразу о многом, как это и положено в его годы. Он смотрит на меня, в мои глаза, застланные печалью неотвратимой вечности, он рассуждает сам с собой. – Если бы ты был злой, ты бы уже обидел меня, верно?
Киваю. Да-да, мальчик, всё так.