Над жёлтой над водой слегка скользнувший свет,
Минуя холм крутой с возвышенной часовней,
Где Леонардо…(Впрочем, может быть, и нет?)
Запутался в кустах и в мелколесье вздора,
На отмелях шурша, столетий мутный вал,
И в глубине лесов, где ноет мандрагора,
Вдруг — шахматный паркет гранёного Шамбора,
Вертлявых башенок бессонный карнавал.
В прозрачной вышине — аркады и колонны.
Над жёлтой крутизной взлетающий Блуа -
И шпилей тонкий взлёт, и первый взлёт Вийона,
И где-то хлопанье крыл спугнутой вороны,
И рифмой ко всему — король Гаргантюа.
………………………………………………..
Безвестный кабачок на склоне пожелтелом,
Где римский акведук над старицей висит -
Тут подают всегда к столу речную мелочь,
Зажаренную так, что на зубах хрустит…
272.
Шартрский собор —
На порталах святые —
Такими их видели в одиннадцатом столетье:
Лица мучительно живые,
А руки — плетью.
Сумма безволий. Распады. Сумма историй.
Это —
По близорукости мы превращаем закаты в рассветы,
Сочащиеся сквозь паутину витражей, которые…
Легенда о потерянном рае
Противоречит созданию мира из хаоса?
(В стрельчатом чётком порядке нависли своды — соты).
Значит — не было хаоса,
А было всеобщее единое что-то.
И кто-то разбил, расколол, разорвал,
Рассыпал мозаику цельного мира?
Словно были роскошные апартаменты, и вот —
Коммунальная квартира!
А всё, что с тех пор мы творим —
Все сказки, все статуи, все книги за тысячи лет —
Только попытка вернуться из хаоса в первозданную структуру,
Рассыпанные стекляшки калейдоскопа
Сделать опять витражами, которых давно нет,
Россыпи смальты вернуть в мозаику,
Которую сами же раскидали сдуру…
А вместо этого — сотворяем всё больше и больше хаоса,
Уступая короткому разрушающему практическому уму.
Так может, надо каждому, кто видел этот собор,
хоть что-нибудь вылепить, нарисовать, написать,
или хотя бы просто жить радостно?
Радостно… Вопреки всему.
273.
МОЙ ВАЛЬС
…Ни груз грехов, ни груз седин…
Хоть жизни так узки врата,
Своей судьбе я — господин,
Своей душе я — капитан!
Уильям Хенли
…Ну, пускай даже боцман, а не капитан,
Но из тех, кто за словом не полезет в карман,
Этот вальс…
Эй, постой! Не начать ли с конца?
Но портрет начинают с лица!
Память первая. Вот где начало начал:
Киностудия. Гул голосов до утра.
Павильонные съёмки.
Из них по ночам
Светят в детство юпитерЮ.
То я — вдруг фокстерьер,
То царицын пират —
(Как пра-прадед!) А взрослые всё говорят,
Что шпана, что драчлив, как десяток щенят…
Дальше — память вторая:
Гром взрывов навис.
Бомбы. Пламя. Мороз. Равнодушье стены…
Эта память вовек не простит им войны!
За блокадную зиму съел полчища крыс.
И — с ведром на Фонтанку, по лестнице вниз…
А тринадцатилетний (совсем уж другой) —
В музыкантской команде под Курской дугой…
Память третья — заверчен шальной карнавал:
Я к студенческим спорам и к вальсам приник,
И кого-то колол мой несносный язык,
И паркетами набережной, где причал,
Белой ночью — с кем ни попадя — танцевал…
А сентябрьский рассвет, иронично упрям,
Выползал из-под тёмной аркады двора
И показывал фигу ночным фонарям,
Где на Невском Бернини разок потерял
Два куска колоннады Святого Петра…
…………………………………………………………..
… А кругом исчезают один за другим,
Но об этом — молчать….
И позорно молчим.
Не по новым каналам плывёт теплоход,
А по трупам…
(Та жизнь лишь Гомера и ждёт,
А уж "Дни и труды"? Провались, Гесиод!)
Вот четвёртая память: Я должен и ей —
Отколовшись от тьмы ленинградских огней,
Оказавшись вдали от столиц и людей,
Я подростков учил в школах диких степей,
Где листва только снится (как Блоку покой) —
(Скрип бедарок, свист жаворонков, топот коней,
Не знакомых с тетрадкой и чёрной доской!
Для чего-то выписывал "Крокодил",
И с цыганкой-циркачкой медведя водил,
И — верхом по весёлой степи — вместе с ней!
Всё легко доставалось… а запах беды