Мне оставалось лишь теряться в догадках и судорожно искать выход из создавшегося положения. Я пришёл к убеждению, что отныне я должен не просто помогать генералу, но и доказывать мою преданность ему конкретными действиями.
Я перебирал в уме возможные варианты этих действий, но, к своему огорчению, не смог придумать ничего существенного. Но, может быть, решил я, такой случай представится.
К моему величайшему несчастью, со мной не было моей Любы, уж она-то, несомненно, дала бы мне верный совет.
Вот так, ворочаясь с боку на бок, я провёл ночь в мучительных размышлениях, то ища выхода из положения, то возвращаясь мыслями к Любе. Проклинал себя за многие ошибки и думал о том, что участь человека, у которого в мыслях нет ничего радостного, которого осаждают лишь горести, печали и стыд, в высшей степени трагична.
4
Александр Иванович Куприн частенько захаживал к Антону Ивановичу Деникину. Ему плохо работалось, а если и находило творческое вдохновение, то мимолётно, не располагая к деятельному труду. Без России Куприн чувствовал себя глубоко несчастным, брошенным на произвол судьбы и иной раз с грустью сравнивал себя с ветвью дуба, лишённого корней.
У Деникиных ему было уютно: от воспоминаний генерала ощутимо веяло Россией, прекрасной и непутёвой Россией, которая взрастила писателя и которую он любил — искренне и самозабвенно, требовательно и придирчиво... К тому же супруга Деникина Ксения Васильевна была радушной хозяйкой, умевшей даже из скудных запасов продуктов накрыть приличный стол, чтобы хоть как-то поддержать Куприна, пребывавшего в ещё более горькой нужде.
Несмотря на то что здоровье Куприна было не в лучшем виде, он не отказывал себе в удовольствии пропустить изрядное число «рюмашек», предпочитая французским винам — «этакой отвратительной бурде», как он отзывался о дешёвой продукции тамошних виноделов, более серьёзные, крепкие напитки.
За столом обыкновенно начинался долгий, порой нелицеприятный разговор, переходивший в дискуссию, в которой Деникин защищал свои позиции и убеждения спокойно и взвешенно, стараясь не обидеть собеседника, а тем более не ранить его чувства. Что же касается Куприна, то он бросался в спор очертя голову, порой стремясь нанести удар побольнее и часто противореча самому себе.
Удивительно, но сколько бы раз они ни встречались, любой разговор неизбежно приводил к обсуждению купринского «Поединка». Начинал, как правило, эту тему сам автор, как бы специально стараясь выманить «медведя» Деникина из берлоги и раззадорить его.
— Так вы, Антон Иванович, по-прежнему не отказались от своего огульного охаивания моего «Поединка»? — пожалуй, уже в десятый раз задиристо, по-петушиному наскакивал захмелевший Куприн.
— Александр Иванович, с тех пор как мы знакомы, вы имели возможность убедиться, что я никогда не меняю своих позиций. — Деникин хотя иной раз и злоупотреблял солдатской прямотой, в разговоре с Куприным старался придать своим взглядам дипломатическое обрамление.
— То есть, как и прежде, отвергаете главные принципы моей повести? — настаивал Куприн: дипломатических увёрток он не переносил. — Хотел бы я послушать ваши, так сказать, аргументики, очень хотел бы, — саркастически продолжал он, позабыв, что эти «аргументики» Деникин высказывал ему уже не раз.
— Извольте, Александр Иванович, — начал Деникин. — Вы знаете, как я ценю ваш выдающийся талант — талант истинного русского писателя...
— А вот это уж оставьте! — запальчиво перебил Куприн. — Вы мне этой своей казарменной лестью голову не морочьте! Лучше употребите свои придворные способности при встречах с вашими вышестоящими начальниками! — Куприн начисто позабыл, что Деникин давно уже в отставке. — Речь идёт о моём «Поединке», а вовсе не о моём таланте или моей бездарности.
— Хорошо. — Деникина было трудно да и попросту невозможно вывести из себя, тем более что манера поведения Куприна была ему хорошо известна. Искренне преклоняясь перед талантом Александра Ивановича, он прощал ему любые, даже самые обидные выпады в свой адрес. — Могу вновь и вновь повторить: «Поединок» при всей вершинности его художественного исполнения показывает нашу русскую армию в основном лишь в чёрном цвете. Полк, в котором служит поручик Ромашов, — некая тюрьма для солдат, прибежище офицеров-садистов, которым всё сходит с рук...