— И что же, вы предлагаете, чтобы всё в мире оставалось по-старому? Чтобы сохранялся строй насилия и эксплуатации? — спрашивали его озадаченные собеседники из «левых». — Так не бывает. Изменения происходят в обществе неизбежно, как это происходит и в природе.
— Согласен, — ответствовал Антон Иванович. — Перемены; безусловно, необходимы, они вызываются самой жизнью, самим временем, но эти перемены надлежит производить без революций, без великих потрясений. Вернёмся к тому же Петрограду. К чему разрушать его до основанья, чтобы на его месте строить заново? Не разумнее ли было бы постепенно и продуманно сносить пришедшие в негодность дома, строить новые и переселять в них тех, кто живёт в подвалах, кто за свою жизнь натерпелся от наводнений нашей своенравной Невы, — иными словами, не разрушать, ибо для этого ума не надобно, а строить, ремонтировать и исправлять.
— Дома-то новые построить — не велика затея, хотя и это предприятие осуществимо лишь в том случае, ежели государственная казна не пуста. Но вот кто перестроит человеческие души? Тут без революции, без революционной идеологии не обойтись! — не сдавались «левые» спорщики.
— Ну почему же? — не соглашался Деникин. — Умы человеческие тоже не надо взрывать так, чтобы летело всё вверх тормашками. Не надо в голову человека закладывать фугасы. Надобно, чтобы все люди руководствовались лишь единственной идеологией — идеологией разума и чести.
— А кто без революции отдаст свои богатства, да ещё добровольно? — следовал ехидный вопрос.
— А не надо ни у кого отбирать богатства, если они нажиты честным путём, если богатство — не результат грабежа и махинаций. Надо принять такие законы, чтобы это богатство могло быть использовано не на пользу отдельных личностей, но во благо всему обществу.
— Да кто же в России будет исполнять такие законы? — Тут уж Антона Ивановича пытались поднять на смех, и разговор постепенно заходил в тупик. Получался замкнутый круг: и с революцией плохо, и без революции не обойтись.
Деникин хорошо понимал, что в новых революционных условиях, перейди он на сторону восставшего народа, ему была бы обеспечена карьера на новом военном поприще, как обеспечили её себе такие военные, как, скажем, Тухачевский или Сытин. Но, раздумывая над выбором пути, Деникин всякий раз отвергал такую возможность, прежде всего потому, что всегда презирал перевёртышей и перебежчиков.
Особенно его трясло на фамилии Сытин. Ещё бы! Деникин знал, что Павел Павлович Сытин был выпущен подпоручиком, впоследствии прошёл курс Академии Генерального штаба. Воевал с японцами и германцами. На русско-германском фронте командовал бригадой. Как это схоже с военной карьерой самого Деникина! А в революцию переметнулся к большевикам! Взвесил всё на весах совести (впрочем, Деникин очень сомневался, что у Павла Павловича оная имелась в наличии), пригляделся к тому, что творится вокруг, — и стал ловить царский генерал Сытин свою фортуну, как любил изъясняться Антон Иванович, «в кровавом безвременье». И поймал! Стал, пусть и не на продолжительное время, главкомом Южного фронта, да оскандалился во время наступления на белых на Балашовском направлении...
В своём походном дневнике Деникин разделил несколько чистых листов толстой общей тетради на две половины: в правой графе он записал фамилии тех генералов, кого хорошо знал лично и которые остались верны своему долгу и присяге. Здесь были: Колчак, Кутепов, Романовский, Дроздовский, Корнилов, Алексеев, Каледин, Май-Маевский, Лукомский, Марков, Мамонтов, Шкуро, Улагай, Плющевский-Плющик...
Левая половина страницы была отведена тем представителям командного состава, которые перешли в лагерь большевиков: Брусилов, Тухачевский, Сытин, Каменев, Егоров...