— Пойдём побыстрее, — негромко сказал я Любе. — Что-то я проголодался.
— Правда? — удивилась она. — А я ещё вся там, в театре. Какая восхитительная вещь этот «Цирюльник»!
— Я тоже в восторге, — отозвался я. — Но, согласись, кроме духовной пищи есть ещё и материальная.
— Тебя не спасли даже бутерброды в буфете?
— Они такие крошечные! И колбаса нарезана такими тонюсенькими ломтиками, что сквозь них всё видно.
Люба хотела что-то сказать в ответ, но тут её окликнули. Кажется, это была её подруга — сестра милосердия из полкового лазарета.
— Подожди минутку, — сказала мне Люба. — Я мигом.
Она перебежала на другую сторону улицы. Я замедлил шаг, и тут меня кто-то тронул за руку. Я обернулся. Рядом со мной стоял тот самый незнакомец. Он смотрел на меня в упор и слегка улыбался.
— Простите, но чем обязан? Мы, кажется, не имели чести... — Говоря это, я пытался как мог скрыть охватившее меня волнение.
— Вам привет от полковника Дягилева из Москвы, — негромко произнёс незнакомец.
Я всё понял: согласно данному мне на Лубянке инструктажу, именно такую фразу должен был произнести связник при встрече со мной.
Откровенно говоря, всё, что происходило со мной в последнее время, — мучительные переживания в те дни, когда я пробирался на Дон, встреча с Любой и бракосочетание с ней, беседы с Деникиным, участие в боях с красными, — всё это как бы приглушило в моей памяти сознание того, что я должен, пробравшись в деникинскую Ставку, выполнять роль агента ЧК. Тем более что длительное время никто не пытался со мной связаться. Я не раз подумывал о том, что в сумятице гражданской войны обо мне попросту забыли. Но не тут-то было!
В этот период моей жизни я ещё не принял решения, зачеркнув прошлое, начать новую страницу своей биографии, а именно — остаться с Антоном Ивановичем и не возвращаться в Москву. Но в то же время чувствовал, что где-то подспудно, в глубине моего сознания, это решение постепенно вызревало. Вызревало, сталкиваясь с внутренним противодействием, с аргументами «за» и «против», и даже с сиюминутным настроением. Деникин, вопреки тому карикатурному образу, каким рисовали его на Лубянке, вызывал у меня всё большую симпатию и твёрдыми убеждениями, и верностью долгу, и тем, что он не умел и не хотел приспосабливаться к обстоятельствам. Очень импонировало мне и его истинное, а не показное бескорыстие и его истинный, а не показной патриотизм.
И потому неожиданное появление связника вызвало у меня смятение и растерянность.
Сейчас у меня был выбор: ответить связнику условленной фразой или же сделать вид, что я совсем не тот человек, за которого он меня принимает. И тут какой-то бес словно подтолкнул меня, шепнув на ухо: «Ты не предатель, ты не способен на предательство!»
И я тихо, но ясно произнёс отзыв на пароль:
— Я искренне рад привету моего старого друга.
Люба уже спешила ко мне, лавируя между прохожими, и связник поспешно бросил:
— Завтра в девять вечера жду вас в парке, за эстрадой...
Я в знак согласия кивнул головой.
— Еле отвязалась от подружки, — запыхавшись, сказала Люба, подойдя ко мне. — Ты не сердишься?
— Ничуть, — бодро ответил я, увлекая её в темноту переулка.
Придя к себе, мы долго не могли утихомириться. Люба без умолку говорила о театре и даже напевала обрывки арий, потом, когда она накрыла на стол, её сильно удивило полное отсутствие у меня аппетита. Тогда она едва ли не силком увлекла меня в постель.
Я был молчалив, а Любу, кажется, обуял вихрь красноречия. То, что она говорила, казалось мне странным, я плохо вникал в её слова, думая о своём.
— Мне не хочется тебя обижать, — между тем продолжала говорить Люба, — но в тебе слишком много романтики. Наверное, слишком много для мужчины. Это опасно, потому что рано или поздно приводит к краху иллюзий. Ты обожествляешь женщин, а это всегда оборачивается разочарованиями. — Она помолчала немного. — Ты должен понять, что мы, женщины, несмотря на нашу красоту и обворожительность, в сущности своей — стервы. Стервы, понимаешь? А красота, обворожительность — лишь маска, приманка для мужчин. Особенно для таких романтиков, как ты. Кто-то из мудрых сказал: когда мужчина ближе присмотрится к своей богине, она становится простой женщиной.
Я никак не мог понять, к чему она затеяла этот разговор. К тому же я впервые встретил женщину, которая была бы столь безжалостна к самой себе.
— Ты, кажется, совсем не слушаешь меня, — обиженно сказала Люба.