Через минуту он развернул машину и поехал прочь от дома. Ехал, казалось, без всякой цели, как будто машина сама несла его неизвестно куда. Петляющие узкие улочки с шикарными особняками. Луна светила так ярко, что и фары были не нужны. Особняки колониальной архитектуры, казалось, тоже светились. Он выключил фары и теперь ехал через тени; это было, конечно же, рискованно, но захватывало. Он включил радио, поискал по разным каналам, пока не услышал, как глубокий чистый женский голос исполняет классическую итальянскую арию. Дэггет слушал, едва сдерживая слезы, и в конце концов разрыдался.
Ему пришлось долго стучать в дверь, прежде чем она открыла. Наконец приоткрылся «глазок»; он представил себе, как она смотрит на него. Попытался пригладить взлохмаченные волосы.
Дверь открылась. Линн Грин стояла на пороге. На ней была только белая майка. Она улыбнулась, кивнула, он вошел. Она закрыла все замки и засовы и повернулась к нему. По щекам ее текли слезы.
— Я счастлива, что ты пришел, — проговорила она.
Глава девятнадцатая
Субботу и воскресенье Корт провел в одиночестве. Отдыхал, еще раз прокручивал в голове план действий, смотрел передачи Си-эн-эн. Итак, если верить Греку, встречу отложили примерно на неделю, то есть где-то до следующей пятницы. Но ему нужна более точная дата, а ее можно узнать только от Дэггета. Ганс Мознер — эти два слова он повторял как заклинание.
И еще ему не терпелось увидеть Кэролин. За эти два дня Моник превратилась в его глазах всего лишь в одушевленную куклу. Или, вернее, в испорченную девчонку, которая хочет лишь одного — получить удовольствие в том единственном месте между раздвинутыми ногами. В ней все было ясно и понятно. Цветы для нее означали лишь средство, с помощью которого мужчина покупает благосклонность женщины. Кэролин! О, Кэролин понимала гораздо больше; она чувствовала гармонию жизни, ее симметрию и глубину. Она чувствовала мельчайшие оттенки расцветок и запахов, которые дарила человеку жизнь. Она чувствовала и понимала все. А ее лицо! То самое лицо, которое еще несколько дней назад не произвело на него никакого впечатления, теперь неотступно стояло перед глазами. Прекрасное, обольстительное, манящее и незабываемое.
В понедельник утром он подошел к дверям ее фирмы с огромным букетом ирисов, спрятанным за спиной, возбужденный, как мальчишка. На этот раз секретарша была на месте. Он назвал себя и, не дожидаясь ответа, рванул прямо в кабинет. Услышав за спиной восторженное восклицание, он обернулся на мгновение — ага, это секретарша увидела букет. Теперь он мог быть уверен, что и Кэролин понравятся его цветы.
Он не ошибся.
Они снова поехали осматривать дома. Второй из тех, что она ему показала, стоял недалеко от ее собственного дома. Он тоже когда-то был частью того же поместья. Домик был совсем крошечный, и кухня довольно плохонькая. Но у Кэри возникла заманчивая мысль: чем черт не шутит, а вдруг этот человек станет ее ближайшим соседом. К тому же по размерам домик вполне подошел бы для холостяка. Теперь она расхваливала домик и окрестности, стараясь привлечь внимание к его достоинствам и по возможности сгладить недостатки. О близости своего собственного жилища она, конечно, не упомянула.
— На мой взгляд, — говорила она, — у этого домика есть одно колоссальное преимущество: его система пожарной тревоги напрямую связана с пожарной станцией ближайшего поселка через телефонную линию. И еще он подключен к спутниковой системе телевидения — более ста каналов.
Он очень внимательно осмотрел и дом, и участок, но в конце осмотра, конечно же, последовал вежливый отказ.
— Не думаю, что мне это подойдет.
Они подъехали к следующему дому. По дороге Корт уговорил ее остановиться у китайского ресторанчика. Они сели на лужайке перед роскошным белым особняком, Корт разложил пакеты с едой и открыл бутылку красного вина.
После второго стакана Корт начисто забыл про ключи, про Дэггета, про Мознера и даже про то, что ему и в самом деле надо бы подыскать какое-нибудь местечко для укрытия.
— Расскажите мне о жене, — вдруг произнесла Кэри. — Вы, кажется, говорили, что был и ребенок. Расскажите мне все.
И он вместо того, чтобы собрать в кулак всю свою волю, вместо того, чтобы выдумать любую чушь — она все равно бы поверила, — он налил им обоим еще по стакану вина, откинулся поудобнее и стал рассказывать. Он вдруг почувствовал себя освобожденным, не связанным больше предстоящей операцией, своими обетами и хитроумными планами. Он так долго скрывал свои мысли и чувства, отрезав себя от всего, что теперь неожиданно раскрылся весь, полностью. Он вручал себя этой женщине. Он отдавал себя в ее руки.