«Что же делать? – искал я решение, следя в свою очередь за каждым их движением. – Эти полуобезьяны пришли не просто так. И вообще, кто они?»
То, что передо мной не «йэти» и не легендарные чулуканы, я понял сразу.
«Тогда кто? Может, озверевшие дудинские и туруханские бомжи? Но до такой степени деградировать? Что-то тут не так. И вообще, они ведь знают, что я вооружён и опасен, но почему-то вышли на свет?»
И тут только я почувствовал, что лохматые уроды особого страха у меня не вызывают. Холодок в солнечном сплетении куда-то исчез, зато смертельно замёрзли голые ноги и руки. Я стал понимать, что дальше находиться в своём укрытии мне нельзя. Надо что-то делать… Но что? И тут только до меня дошло, что человекообезьяны читают мои мысли и знают язык леса. Наверняка они поняли, что сказал своим воем матёрый. Потому они безбоязненно и вышли на свет.
«Как-то не очень получается, – посмотрел я на их звериные морды. – Вы, «джентльмены», греетесь у моего огня, а я мокрый и грязный лежу на земле в снегу и дрожу от холода! Так не пойдёт!»
И поставив «Сайгу» на предохранитель, я поднялся со своего места и направился к своему костру. При моём появлении оба урода вскочили и, схватив свои увенчанные костяными наконечниками палки, бормоча что-то нечленораздельное, отбежали шагов на пять-шесть в сторону.
– Что, страшно? – посмотрел я на них. – А вы меня не бойтесь. Я вам вреда не причиню!
В ответ на мои слова одна обезьяна что-то проворчала. Из невнятного ворчания я понял, что человек всегда враг, даже такой понятный, как я.
– Идите сюда! – позвал я уродов жестом. – Меня нечего бояться! Людей я и сам недолюбливаю. Особенно в лесу.
Наклонившись над костром, я быстро раздул пламя и положил в него несколько сушин. Костёр стал разгораться. Оглянувшись на своих гостей я увидел, как обе человекообезьяны, поставив свои дротики к стволу лиственницы, двинулись снова к костру. Тут только я смог по-настоящему их разглядеть. Больше всего меня поразил их маленьких рост. Самый высокий еле доходил до моего плеча. Оба были покрыты жесткой, очень плотной серо-бурой шерстью, на лице короткой, на груди и животе более редкой. Но как они двигались! Совершенно не как люди: согнувшись вперёд всем своим телом. Ноги при этом были в полусогнутом положении и ступали не сразу, а поэтапно. Сначала чуть касаясь земли, только потом на неё опирались всем тело.
«Вот почему вы ходите по тайге неслышно, как тени! – догадался я. – Ничего не скажешь, здорово!»
– Раз вы мои гости, то я вас буду сейчас угощать, – обратился я к усевшимся у огня обезьянам.
– Мы не голодны, – проворчала та, что постарше, просто пришли на тебя посмотреть.
– А вы кто будете?
– Живём здесь, – отозвалась вторая лохматая зверюга.
И я понял, что, несмотря на издаваемые звуки, наше общение идёт на телепатическом уровне.
– Понятно, если лето, – показал я на небо и стоящие в темноте деревья, – а как зимой? – взял я в ладонь горсть снега.
И тут обе обезьяны, жестикулируя, наперебой залепетали.
– Вы что-то хотите мне сказать? Но что?
Расслабившись, я увидел внутренним взором костёр, вокруг него сидящих рядами таких же уродов и высокие стены грота. Некоторые человекообезьяны что-то жевали. Когда до меня дошло, что они разрывают зубами и заталкивают себе в рот, то меня чуть не стошнило: уроды поедали летучих мышей!
– Понятно! – поднял я руку. – Они, летучие мыши, зимой спят, а вы их собираете. Прямо скажем, неплохо придумано!
Я достал из своего рюкзака пачку галет и, разделив их пополам, подал своим гостям.
– Попробуйте! Вы такого ещё не ели… А вот и жареное мясо, – положил я перед ними берёзовые шампуры с нанизанными кусками оленины. Оно повкуснее ваших мышей!
Мне показалось, что человекообезьяны с жадностью схватят мои угощения и будут вырывать их друг у друга. Но я ошибся, оба урода безо всякого интереса понюхали предложенные галеты. Попробовали их на вкус и вежливо отложили в сторону.
– Что, не нравится? – удивился я.
– Непривычно, – сделал гримасу лохмач, что постарше.
– Тогда ешьте мясо!
Оленину оба визитёра немного поели. Но тоже без жадности. От чая они вообще отказались.
– Чем же вас угостить? – терялся я в догадках. – У меня даже сахара нет. Только соль и специи. Будете соль?
Я насыпал перед каждой обезьяной по щепотке соли. Они её понюхали, потом попробовали пальцами. Затем свои пальцы облизали и поморщились.
– Разве такую дрянь можно есть? – проворчал один из визитёров.
– А мы вот немного едим, – развёл я руками. – У нас жизнь одна, у вас другая.
Разглядывая лохматых уродов, я никак не мог понять, к какому ископаемому виду их можно отнести?
«Это не неандертальцы. Те всё-таки люди, и они значительно крупнее. И не питекантропы. Последние, хоть и примитивны, но, по сравнению с этими – гиганты! Неужели передо мной что-то наподобие австралопитеков? Но ведь австралопитеки жили, как известно, в Африке? Хотя был вид и азиатский, его назвали рамапитеком. Может, передо мной как раз рамапитеки? Вытесненные в незапамятные времена с юга они перебрались на север, и теперь ведут полуподземный образ жизни? Ночью бродят по поверхности, а днём скрываются. Зимой же вообще остаются под землёй. Натаскивают побольше дров в гроты и ловят летучих мышей… Наверное, таких вот или похожих на них в Скандинавии именовали гномами. На Руси подземной чудью, а здесь, в Эвенкии, их называют маленькими чури. У эвенков о чури масса легенд. Скорее, передо мной сидят эти самые чури. Чулуканы и чури одного корня. И те, и другие – пережитки давно минувшей эпохи. Знали бы наши кабинетные учёные, с кем я сейчас у костра беседую? Лопнули бы от зависти! Или от злобы. А меня назвали бы сошедшим с ума».
Я ещё раз оглядел своих ночных посетителей: маленькие, лохматые, крайне уродливые. С длинными не то руками, не то лапами и короткими кривыми ногами. Но глаза у них почти человечьи. Кроткие и очень грустные. Почему они ко мне пожаловали? Всё просто, потому что я давно стал частью их мира. Они меня понимают и знают, что я не опасен. Точно так же на Урале посещают старожилов-таёжников лохматые «Якморты», к охотникам ненцам приходят гиганты «Тунгу», к оленеводам эвенкам «Чулуканы», и, наверное, вот они – чури. На Гималаях местные тибетцы заводят дружбу с «йэти»… только академикам такое не под силу. Потому что они никак не могут взять в толк, что можно общаться не только с живой реальностью. Не только с растениями и даже не только с такими, как они, сидящими у огня, но и с миром неодушевлённым. Для этого надо знать всего лишь один единственный высший закон мироздания – закон равенств. И уметь управлять своей частотой, настраивать её на частотные показатели окружающего. В дохристианское время, если верить нашим сказкам, даже русские дети могли это делать. А сейчас? Я еле-еле к сорока годам смог освоить эту технологию!
Посидев ещё с полчаса, человекообезьяны стали собираться восвояси. Посмотрев на меня своими глубоко посаженными и, как мне показалось, печальными глазами, они что-то наперебой залепетали.
– Если ты снова придёшь на это место, мы снова увидимся, только не зимой, – понял я ими сказанное.
– Хорошо! – улыбнулся я лохматым уродам. – Только без подарков вы от меня не уйдёте.
– Да нам ничего не надо! – махнула лапой зверюга постарше.
– Надо, надо! – запротестовал я. – Тебе от меня вот этот нож, – подал я растерявшемуся рамапитеку свой охотничий.
– У меня ещё есть. А тебе – топор! Вот так будешь его точить о камень, – показал я, как затачивается лезвие.
– Второго топора у меня нет, но есть кое-что другое, обойдусь! Забирай! – вложил я инструмент в лапу человекообезьяны. – Ты умный, разберёшься.
Несколько секунд маленькие лохматые уродцы, не зная, что делать, топтались на месте. Но потом, взяв мои подарки, посмотрели на меня такими глазами, взгляд которых в жизни мне уже никогда не забыть. Они исчезли так же бесшумно, как и появились. А я добрых десять минут смотрел им в след и думал:
«Кто вы всё-таки? Нет, судя по поведению, вы не звери, а почти люди! В вас есть то, чего нет у животных: гордость и достоинство. Вам бы помочь! Вы ведь наверняка на грани вымирания… Но как? Я знаю место, где мы всегда можем встретиться, значит, в следующий раз я принесу вам и топор, и ножи, И вообще научить бы вас работать с металлом! Но сначала мне надо самому выжить!»