Пока извозчик помогал тетушке сесть в кеб, я почувствовала на своем плече руку, а голос мисс Пэтчетт врезался мне в уши шепотом, больше похожим на змеиное шипение.
— Если бы вы, мисс Монтгомери, не притащили тетушку с собой, то мы услышали бы, что хочет сказать нам Мэри-Энн, но теперь… Эх, а ведь сеанс был недешев!
С тем разочарованная девушка удалилась, не желая ехать с нами в одном экипаже, но, возможно, это и к лучшему, иначе я сгорела бы от стыда, полыхая под ее разгневанным взором.
— Мне очень жаль, что не удалось завершить сеанс — злой рок помешал нам дознаться правды, — сказал спирит, встав рядом со мной. Темные глаза его притягивали взгляд и не отпускали.
— Не понимаю, какой правды вы с мисс Пэтчетт хотели дознаться, — отвечала я в холодной манере. — Мэри-Энн умерла, и в этом состоит вся ужасная правда.
— Как бы там ни было, плата взята, а значит дух обязательно вернется, чтобы сказать свое слово. — Встретив мой взгляд, полный замешательства, медиум пояснил: — Вещь покойного, мисс. Я отдаю его духам в обмен на сообщение. Таков уговор между нами, он всегда неизменен. Уж не подумали ли вы, что вещи попросту растаяли в воздухе, забавы ради?
— Я скорее подумала, что вещи исчезли в ваших манжетах. Иначе для чего вы расстегнули и ослабили их?
Жан рассмеялся и напустил на себя шуточный грозный вид.
— Ничто не могло обидеть меня сильнее, чем подобное обвинение, мисс Элоиза! Однако я вас разочарую. Видите ли, духи, лишенные на той стороне привычных вещей, становятся весьма вороватыми и нередко прибирают к рукам и мои личные вещи, если я по собственной глупости оставляю их в поле зрения во время сеанса. А те запонки, которые вы заметили, очень дороги мне, потому что принадлежали когда-то моему отцу. Вот и весь секрет, любопытная мадемуазель.
Какую бы откровенную чушь ни нес этот человек, а все же нельзя было не признать в нем особого очарования: оно наверняка оказывало магическое воздействие на дам, и, как знать, быть может, в этом и крылся секрет его успеха и обеспеченности?
— Что ж, мсье Дюпре, была рада столь необычному знакомству, — тактично попрощалась я, пожимая его руку на мужской манер. Он оценил сей жест и тепло улыбнулся, пожимая в ответ мою ладонь. Пальцы его скользнули чуть выше, к самому запястью, нежно погладив его, отчего сердце мое встрепенулось, а низ живота прошило искрой желания.
— И мне, мадемуазель Монтгомери, — ответил он, стараясь, чтобы его «р» соответствовала английскому выговору. — Но что-то подсказывает мне, что это не последняя наша встреча.
Я удивленно приподняла одну бровь, удивляясь самой себе, что смею отвечать Жану легким заигрыванием.
— Что же навело вас на эту мысль, позвольте узнать?
— Скорее, не что, а кто, — поправился он, многозначительно посмотрев мне в глаза. Что-то неприятное шевельнулось во мне, развеивая набухающую страсть. — Духи, мадемуазель. Духи приведут вас ко мне снова, ибо мы не закончили наш сеанс, а его всегда до́лжно закончить, чтобы не злить их. И я с нетерпением буду ждать вас, милая Элоиза.
В словах Жана Дюпре не было угрозы или настойчивости — лишь твердая уверенность в своей правоте. Отчего-то он взаправду знал, что я еще появлюсь на пороге, даже я сама ощущала предвестие этого в воздухе.
Он помог мне забраться в кеб, после чего приподнял шляпу, прощаясь, и кеб тронулся. Улыбка Жана растворилась в ночи, а сам он истаял в полумраке плохо освещенной улицы. Зато его судьбоносные слова остались, эхом отзвучав в моей голове:
«Духи приведут вас ко мне снова».
[1] Клементина Гаварден (в девичестве Клементина Эльфинстон Флеминг) — британская аристократка, одна из пионеров искусства фотографии, первая женщина-фотограф, получившая европейскую известность. В действительности она проживала в Великобритании и, насколько известно, уроков не давала, потому упомянутое в тексте можно считать авторским домыслом (прим. автора).