А пока мы с Луи довольствовались рядовыми, но платежеспособными гражданами, желающими сохранить память о своей семье и обрамить ее золотом. Дни летели один за другим, студия обретала все большую известность, и так бы шло дальше, если бы в один день мой успех не оказался омрачен печальной вестью. Рано утром, второго октября, когда я, лучащаяся радостью и наполненная вдохновением, ворвалась в двери «Miroir Magique», Луи протянул мне конверт.
— Вам письмо, мадемуазель, просили срочно передать...
Я, с отчетливым предчувствием беды, нервно вскрыла конверт, все же надеясь, что внутри найду приглашение на свадьбу кузена или дальней родственницы из Франции, у которой я жила, пока училась. Однако пальцы мои задрожали, когда я прочла следующее:
«Дорогая, милая Элоиза!
С прискорбием сообщаю тебе печальную весть: тридцатого сентября моя дражайшая дочь скоропостижно скончалась. Как ты помнишь, ей не было и двадцати двух. Моя кровь, любовь моего израненного сердца покинула этот мир слишком рано и слишком внезапно.
День похорон назначен на четвертое октября. Я очень прошу тебя приехать и попрощаться с Мэри-Энн, проводить кузину в последний путь. Мистера и миссис Монтгомери уже оповестила.
Очень нуждаюсь в твоей поддержке.
Миссис Аделина Брокенбро.»
Господь, как никто иной, жестоко обходился со своими рабами… Мэри-Энн, юная и прекрасная Мэри-Энн, которая одной из первых мечтала позировать в моей студии, но так и не сумевшая приехать... Что же могло случиться с кузиной, которая дышала здоровьем и всегда была так весела, так осторожна? Сердце мое обливалось кровью, грудь сдавило горестным спазмом. Я не могла дышать.
— Мадемуазель, все ли хорошо? Нужна ли помощь?..
Слова никак не хотели складываться, а губы дрожали, с трудом извлекая звук.
— Луи, боюсь я вынуждена на время уехать... Оставляю студию на вас и позже вышлю письмом дальнейшие распоряжения.
Луи округлил глаза и, как умеют только французы, воскликнул в чувствах:
— О, позволите ли узнать, мисс, что же так встревожило вас, что похитило улыбку с вашего лица?
Я не сразу нашлась с ответом, и только выходя на улицу ответила в дверях:
— Смерть, дорогой Луи. Смерть постучалась к моей семье.
***
Кеб доставил меня к поместью Брокенбро вечером третьего октября. Я высадилась, приняла от извозчика два чемодана и затем кеб уехал. Проводив его взглядом до поворота, где тот растаял в вечернем мареве, я посмотрела на большой дом.
Окруженный с обеих сторон высокими озолотившимися дубами, дом утопал в испарине тумана, что тонкой вуалью стелился над землей. Пейзаж вокруг поместья как будто сошел с полотен безымянного художника, мягкими мазками начертанный среди сизых сумерек. Я взялась за ручки чемоданов и двинулась вперед по аллее. Под ногами хрустели опавшие листья, вдали уже слышался стрекот сверчков, извещающих о скором наступлении ночи.
Замерев у двери, я постучала. Свет в окнах не горел, как если бы дом пустовал, заснул мертвым сном. Вскоре в утробе поместья послышалось какое-то шевеление и дверь распахнулась.
Дворецкий Хэтчер, служивший семье Брокенбро больше десятка лет, посмотрел на меня печально, точно через пелену, и как будто не сразу узнал. Возможно, учеба во Франции взаправду несколько изменила меня, но мгновение спустя узнавание все же озарило лицо Хэтчера.
— О, мисс Элоиза! Прошу, проходите же, и позвольте забрать ваши вещи.
Когда двери за нами захлопнулись, тяжеловесная тишина обрушилась на меня, и только мерный стук часового маятника доносился до ушей из гостиной. Дом Брокенбро наполнился неприятным холодом, мрак поселился в его углах, никак не желающий рассеиваться от тусклого света газовых ламп.
Кроме того, что-то изменилось в убранстве поместья, чего-то привычного не хватало глазу: исчезли из прихожей вазы из вустерского фарфора, а вместе с ними — аромат благоухающих садовых роз, чей запах всегда встречал гостей с порога. Казалось, вместе с дражайшей кузиной дух дома Брокенбро тоже покинул родные стены, отдав его во власть тьмы и увядания.