А вот вы совсем другая, мисс Монтгомери. Вы разительно отличаетесь ото всех, с кем мне доводилось встречаться волею провидения. Когда я увидел вас на том сеансе, то сразу ощутил: вы не верите. Ни во что в той комнате вы не верили: ни в искренность помыслов гостей, ни в вычурность их нарядов, ни в мой дар, даже в корешках книг на полках вы углядели несоответствие заявленному образу известного французского спирита... Я знаю, милая Элоиза, я все знаю, и не смейте отпираться — я не виню вас в том. Напротив, благодарю! За несколько лет изнуряющего труда я видел людей самых разных, и большинство из них мною восторгались, хотя, заверяю, эго мое от рукоплесканий нисколько не разрослось (может, самую малость). Для кого-то я был диковинкой, экзотическим фруктом, который обязательно надлежит надкусить, распробовать меня на вкус... Кому-то же я нужен был лишь как сосуд, вобравший в себя сонм чужих голосов. Были и те, кто искал моей любви, которую я попросту не умею дарить. Мне кажется, я не способен к яркому чувству, потому что раздарил себя без остатка им — моим мертвым. Лишь им, бестелесным духам, я принадлежу всецело, и оттого мое сердце глухо ко всему, в чем бьется жилка жизни.
Но для вас я был никем. Пустышкой, фигляром, на которого вам даже и глядеть не интересно. Если бы не досточтимая подруга, то и ноги бы вашей не оказалось на пороге моего обиталища, не правда ли? Вы сидели со столь отстраненным, замерзшим лицом... От вас разило бесчувствием и холодным расчетом, верой в рациональное зерно, о которое в пух и прах разобьется фальшивое спиритическое действо.
Мистер Барлоу, репортер, несомненно, думал о том же самом, но и от него вы выгодно отличались: покуда газетчик видел во мне еще одну ступеньку к разоблачительной славе, вы же не хотели от меня ничего. Не нужны вам были выслуга и нажива, как для мистера Барлоу, не хотели вы упиться зрелищем, как мисс Пэтчетт. Но и гнева миссис Брокенбро вы не питали. Более всего, мисс Монтгомери, вы походили на немого наблюдателя, безучастного и преданного своей твердолобой вере.
Ни в коем разе не хочу обидеть вашего достоинства, нет-нет! Наоборот, ваша устремленность меня и привлекла: вы преданы своим убеждениям столь же истово, как я своему непростому ремеслу. Вы, милая Элоиза, оказались магнитом ничуть не хуже, чем я сам, только вот приманили вы, к счастью, не полчище неупокоенных душ, а только безобидного спирита, готового упасть вам в ноги, чтобы развеять сомнения и открыть новые грани бытия.
Сам никак не возьму в толк, почему вдруг мне это стало так необходимо. Вероятнее всего, мне захотелось знать, что есть в этом мире человек, понимающий и разделяющий тяжеловесность моего бремени. А кому как не вам, дагеротиписту, увидеть и запечатлеть тот раскол, внутри которого мы оказались? Никто прежде не сталкивался с мертвыми лично, потому и являлись за помощью ко мне, но с вами все иначе. И вы и я живем внутри тонкой трещины, застряв между мирами.
Надеюсь, я достаточно подробно разложил себя на части и достаточно широко распахнул перед вами все то, что обыкновенно прячу под жилеткой. Теперь вы видите меня настоящего, нагого и беззащитного перед изучающим холодным взором.
Но мне не страшно предстать таким, ведь я вам верю. Буду молить небеса, чтобы и ваше сердце отринуло все предрассудки.
Ваш преданный друг и соратник, Жан Дюпре.»
Прочтя этот опус за завтраком, впиваясь в чернильные строки под стук зачастившего в наши края дождя, я готова была заплакать. И не от того, как вдохновенно Жан рассказывал о потере беззаботной юности, вовсе нет.
Меня огорчила его выборочная слепота. При всей зоркости, с которой он так точно описал мой портрет, Жан упустил все же нечто важное, но не оформленное пока в правильную мысль, чтобы я смогла наречь ее каким-нибудь кружевным словечком. Мсье Дюпре, по всей видимости, полагал, что интересен мне, лишь как препарирующему зоологу интересны внутренности вскрытого лягушачьего брюшка.
Конечно, Жан взаправду был любопытен: мне так сильно хотелось заглянуть внутрь загадочного спирита, покопаться в недрах его души, что я беззастенчиво вызвала того на рукописные откровения; вытащила из него, точно из шляпы фокусника, все припрятанные секреты. Но этого мне было мало. Этим я не могла насытиться.