Удостоверившись, что дядюшка в покое и относительном здравии, я птицей взлетела наверх и ринулась собирать вещи. Быстро заполнив чемоданы скромными пожитками, я спустилась обратно, намереваясь добрести до особняка Пэтчеттов и отправиться в их экипаже до Лондона.
Однако тетя Аделина поджидала меня у двери, расхаживая туда-сюда, точно зверь в клетке. Она нервно заламывала пальцы, выплевывая каждое слово мне в лицо.
— Ты же понимаешь, что даже если проговоришься, никто тебе не поверит? — Голос тети дребезжал и надрывался, предвещая скорые слезы. Плаксивыми речами меня было не пронять, о нет! Я с усилием отодвинула ее от дверей, расчищая себе проход, но та не унималась: — Все письма сожжены, а значит, тебе нечем подкрепить свои догадки в полиции. Кто осудит мать, которая потеряла единственного ребенка?
Тетушка, как опытная паучиха, грамотно расставила сети, рассчитала все действия и их последствия. Уничтожив улики, она решительно отрезала меня от возможности добиться правосудия. Да только едва ли оно принесло бы облегчение хоть кому-то из нас.
— Я хотела лишь добра Мэри-Энн, слышишь? Желала ей лучшей участи!..
Она свято верила в свою непогрешимость даже сейчас, когда буквально потонула во грехе по шею. Но никакое возмездие с моей стороны не воротило бы прежних дней и не исправило ее ошибок. Жизнь имела свойство течь в едином направлении, бесповоротно, безвозвратно. Мать убила собственное дитя, прикрываясь своей добродетелью, и тем самым наказала саму себя.
Я уходила прочь без оглядки, без прощаний. Когда дверь за мною захлопнулась и скрыла истерические выкрики безутешной Аделины Брокенбро, я погрузилась в блаженную тишину.
Я уходила с мыслью, что никогда более сюда не вернусь.
***
В родной студии ничто не намекало на трагическую пьесу, участницей которой я невольно стала.
Подмастерье-Луи прекрасно справлялся с делами в мое отсутствие, чем избавил меня от головной боли. Пока я рассматривала позорное пятно своей семьи под лупой, Луи помогал моему детищу окрепнуть и обрести постоянных клиентов, и это грело мне душу. Хотя бы здесь все дышало любовью и постоянством, коего я была лишена последние недели.
Я охотно вернулась к работе: она прочищала мне разум и напоминала о моем месте в мире. И оно, к счастью, было здесь, за треногой с коробкой камеры, а не в том страшном поместье, о котором я усиленно хотела забыть.
Однако прежде, чем отпустить эту историю и продолжить вести тихую и мирную жизнь, мне необходимо было поделиться найденными ответами с тем, кто в этом отчаянно нуждался. Нет, ни словечка я не решилась озвучить при матери: что бы случилось с нею, узнай она, что ее родная сестра Аделина оказалась убийцей? Нет, такого удара я не могла ей нанести. Да и кто поверит мне, женщине без доказательств, руководствующейся лишь сказками о призраках, ищущих возмездия?
И потому я усадила себя за письменный стол, чтобы написать письмо Ирвингу Хоуторну.
Тяжелой рукой я излила на бумагу все, что глодало меня с самого момента отбытия из Харвуд-холла; писала обо всем без утайки, не пытаясь обелить тетушку Аделину или защитить ее репутацию. Объяснила со внутренним содроганием, что смерть Мэри-Энн — нелепая случайность, сотканная руками ее жесткосердной матери. Чем больше слов проступало на бумаге, тем легче мне становилось. Что мистер Хоуторн будет делать с этим письмом после — не волновало меня и не касалось. Возможно, судьба матери-убийцы в его руках, но станет ли он добиваться правосудия, не имея на руках ничего, кроме моего рассказа, я не знала. Да и был ли резон? Его возлюбленной, моей кузины торжеством справедливости было уже не возвратить в мир живых. Но подарить ее страждущей за чертой душе покой мне удалось. С того самого дня, когда все карты были выложены на стол, Мэри-Энн не мучила меня болями, не шептала на ухо заупокойные речи. Ее призрак исчез, хоть навеки и отпечатался в моей памяти.
Поставив точку, я выждала, пока чернила подсохнут, а затем сложила листы пополам и запечатала в конверте. Сургуч смолой стекал с медной ложечки и запирал тайну на замок до минуты, когда письмо окажется в руках адресата.