— До свидания, Жан.
Он отпустил мою руку, и чувство духовного единения оставило меня. То, чего я столько лет старательно избегала, все же настигло меня, накинулось с яростью и обозначило свой приход ноющей болью. Я обрела его через страдание, и через страдание же теряла. Нет, отпускала, чтобы он спас как можно больше заблудших душ, потерявших покой по эту сторону.
Не оглядываясь, он отворил дверь и вышел. Дверной колоколец пронзил перезвоном тишину, воцарившуюся в студии, и умолк.
***
— Улыбочку!
Громкий хруст вспышки[3] ознаменовал запечатление момента. Технологии, на наше счастье, не стояли на месте, и вместо мучительно долгих минут мы прождали лишь пару-тройку, пока свет полностью впитается в заготовленную пластину, после чего я сделала еще два снимка, на выбор, и подала знак позирующим, что они наконец могут двигаться.
Выпрямленные спины клиентов тут же расслабились и изогнулись, лица разгладились, а неугомонные девочки лет семи и пяти принялись доставать друг друга и дергать за волосы, утратив привитое им воспитание. Серьезность — это для семейных портретов, как было принято в обществе, но я любила поймать иное выражение лица, более искреннее, отчего и настойчиво просила клиентов не пренебрегать легкой улыбкой и не чураться быть чуть живее, чем они привыкли казаться.
— Уверена, получилось достойно, мистер Грейсмит! — заверила я главу семейства. — Я вышлю вам снимки через пару дней посыльным, в счет оплаты.
Поблагодарив меня, семья Грейсмитов удалилась, звякнув напоследок дверным колокольцем, а я незамедлительно отправилась в проявочную.
Привычный полумрак поглотил меня. Поместив пластины на специальное крепление, я аккуратно окурила их поочередно ртутными парами и увидела, как на фотоснимках пятнами проступают живописующие картинки. Фрагменты соединялись друг с другом, образовывая цельный портрет или пейзаж; конвергенция йода, серебра и ртути дарила моментам вторую жизнь, отпечатывая на бумаге чьи-то лица. Маленькие зеркала памяти.
Я взяла первую проявленную пластину, выверенным движением закрепила получившееся изображение тиосульфитом натрия и затем вышла к свету. На одном из снимков была изображена семья из четырех человек: отец семейства Грейсмитов, его жена и двое их дочерей. Однако чуть в отдалении, в углу комнаты, стоял кто-то пятый. Бледная тень, лишь абрис детской фигурки.
Призрак.
Поняв, кто передо мною, я не удивилась; испуг не тронул моего закаленного сердца. Такие нечеткие белесые формы встречались мне на дагеротипах все чаще. Они прятались средь листвы; стояли между движущимися в потоке людьми на оживленной лондонской улице; обнимали родителей, братьев или сестер, оставшихся в мире живых. Духи полюбили показываться мне и не боялись проявляться на моих работах, а я больше не боялась их. Они стали естественной частью окружающего мира, который я столь страстно любила поймать в объектив своей камеры.
Я поднялась наверх в свою комнату, оставив студию ненадолго, и подошла к бюро. Открыв один из отсеков, я поместила туда свежую пластину, в довесок к остальным таким же, где мертвые стояли в одном ряду с живыми и не желали покидать их. А затем обернулась и бросила взгляд на два дагеротипа, оформленных в рамки, что стояли на письменном столе венцом творения.
С одного на меня смотрело смешливое лицо француза-медиума, а со второго — прозрачное лицо Мэри-Энн. Мой первый дух, засеребренный на пластине. Призрак, расколовший мой мир надвое.
31.08.1859 г.
[1] Такова жизнь (фр.)
[2] Уезжать — это немножко умирать (фр.)
[3] В середине XIX века «вспышкой» называли поджигаемый магниевый порошок, который использовали для дополнительного освещения. Это было довольно пожароопасно и непрактично в силу резкого запаха.
Конец