— О, Генри! — Я порывисто обняла его, выражая соболезнования. — Мне бесконечно жаль.
Генри Эджуорт, эсквайр, был частым гостем в поместье Брокенбро. Знатного господина, владельца своей торговой компании «Эджуорт и Ко», унаследованной от отца, с малых лет готовили Мэри-Энн в женихи. Генри и правда мог стать громкой партией, об их свадьбе обязательно написали бы в газетах, если бы только обстоятельства сложились иначе.
Но, хоть и обласканный вниманием родителей Мэри-Энн, он сталкивался только с холодом и безразличием от самой покойной мисс Брокенбро, которая так и не сумела открыть ему своего сердца, как того желали и он, и их семьи, стремившиеся породниться. А теперь, когда смерть красавицы навеки разлучила их и сорвала давно состроенные планы, Генри и вовсе остался ни с чем.
Правда, думалось мне, окажись Мэри-Энн жива, едва ли что-то между ними бы склеилось. Мы часто обменивались письмами, и в некоторых из них кузина упоминала Генри и его навязчивые ухаживания. Они раздражали ее до глубины души: любой комплимент осмеивался, а любой разговор о предстоящей женитьбе и вовсе вызывал у нее приступы исступленной ярости, которую она изливала на бумаге мне, побаиваясь гневить отца с матерью. «Генри, — писала она, — конечно, безмерно мил, но сердце мое к нему глухо. Когда он приходит навестить нас в поместье и просит поцеловать мою руку, я не чувствую ровным счетом ничего. И никакое состояние его семьи не прельщает меня в готовящемся браке».
— Когда же вы приехали, Элоиза?
Его вопрос вырвал меня из раздумий, не дав углубиться в омут памяти.
— Вчера вечером. — Я ухватилась за края черного капора, задеваемого пронизывающим ветром. — Сразу, как только узнала, я наняла кеб и приехала. До сих пор не верится… Как вы справляетесь, Генри? Как миритесь с утратой?
Как бы Мэри-Энн ни разносила его в пух и прах, Генри Эджуорт действительно был очень мил и обходителен. Мечта любой незамужней девушки, да и замужней женщины тоже. Несмотря на холодность кузины, Генри очень ее любил и нередко обращался ко мне за советом, как бы расположить кузину к себе, как растопить ее ледяное сердце. Я знала, что меня бы он никогда не заметил; я растворилась бы в воздухе, померкла на фоне красоты кузины, что сшибала с ног. Лишь серое невзрачное пятно перед алой розой, радующей взор.
— Я был разбит трагичной новостью, — признался он. — Я ведь виделся с нею всего неделю назад: Мэри-Энн выглядела здоровой и бодрой. До сих пор никак не могу взять в толк, как это могло произойти. Ничто, совершенно ничто не предвещало скорой кончины.
Горестный плач тетушки прервал нас, и мы обернулись. Аделина Брокенбро склонилась над гробом, где покоилась ее дочь, и касалась напоследок хладного фарфорового лица Мэри-Энн. Глядя на душераздирающее действо, я не находила сил, чтобы подойти ближе и попрощаться. Перед глазами все еще стоял ее прерафаэлитский образ с картин неизвестного художника, и именно такой мне хотелось запомнить кузину.
Лоно церкви приняло нас, чтобы отпеть покойную, и укрыло от порывов ледяного ветра и не стихающего дождя. Церковный хорал отзвучал, печальными нотами отразившись от купола, и траурная процессия вновь проследовала наружу, сгрудившись у разрытой ямы, пасть которой готовилась принять нового жителя этого сада мертвых. Когда под напевную молитву священника последняя горсть земли усыпала могилу, и люди отдали дань памяти, остались лишь мы с Генри, не успевшие попрощаться с покойной. Мистер Эджуорт возложил свой громоздкий букет из белоснежных лилий, перевязанных черной атласной лентой, на свежевскопанную землю, и сказал, уже обращаясь ко мне:
— Я как-то написал ей, что она «роза, растущая через терновый куст, и мне через него не добраться, не изранив рук». Но я правда любил ее.
Я положила руку на его плечо и сочувственно ответила:
— Знаю, Генри. Все мы любили.
Генри поклонился и оставил меня наедине с могилой. Я согнулась и положила рядом с горой цветов букет желтых роз. Мало кто знал, что Мэри-Энн любила их, именно этот оттенок яркой, радостной жизни.
Будучи маленькой, я часто гостила в Харвуд-холле, и, когда Мэри-Энн была занята пением или разучиванием гамм, я добегала до этого кладбища, сорвав по пути дикие луговые цветы. Я бродила между рядами могил, выбирала особо понравившиеся и усаживалась возле них, не боясь испачкать платья. От беспрестанной материнской стрекотни с примесью укоризны болела голова, в то время как мертвые безмолвствовали, и оттого казались мне подходящими друзьями. Воображая, что они обязательно меня услышат, я вела с ними безответные беседы, а чтобы задобрить, клала на могилки цветы — ромашки, васильки или лютики. Но никогда я даже представить не могла, что всего через десяток лет на этом же кладбище буду класть цветы на могилу моей любимой кузины.