— Прощай, Мэри-Энн, — прошептала я, прикасаясь ладонью к холодному мрамору. Закоченевшими пальцами провела по грустной эпитафии: «Нашему ангелу, оставившему мир земной столь рано». — Я всегда буду помнить тебя.
Мои слова разнес по кладбищу скитающийся ветер, как будто я обращалась ко всем усопшим сразу. А потом затих.
***
Отобедав вместе с гостями, я на несколько часов утонула в пустой вежливой болтовне и обмене последними новостями. Похороны всегда были поводом собраться всей ватагой родственников, близких и дальних, равно как и свадьба, и раз уж второму не посчастливилось произойти, то досужие пересуды непременно возникали на поминках. Нехотя я отвечала на расспросы о студии, хотя еще недавно представляла, с какой гордостью расскажу о своей работе. Теперь же все мои начинания виделись мне бессмыслицей. Для чего прикладывать столько стараний, если внезапная смерть может все оборвать?
— Почему же дагеротипия, Элоиза? — вопрошала миссис Доккинз, близкая подруга моей матери. — Почему, к примеру, не цветочная лавка? Мне кажется, это было бы просто прелестно… Но дагеротипия?..
Конечно же мои феминистические порывы не вызывали общественного одобрения. Я сбилась со счета, сколько слышала в свой адрес порицающих высказываний, вроде «ей необходимо выйти замуж, а не тешить собственное эго». Мое решение открыть студию никому из родни не приходилось по вкусу лишь потому, что я уродилась женщиной. Родись я мужчиной, мне бы рукоплескали все, кто сейчас находил смелость и дерзость зубоскалить за моей спиной.
Мама тут же принялась переводить разговор в другое русло и все щебетала, порхала вокруг любопытной миссис Доккинз, лишь бы не развивать табуированную между нами тему, но я, движимая усталостью, не выдержала и резко выпалила:
— Не общество должно определять род занятий женщины, мэм, а истинно сердце. Сердце подсказало мне, что я там, где и должна быть, и делаю ровно то, на что мне дарованы способности.
Когда свечерело и люди начали разъезжаться, я извинилась перед мистером и миссис Брокенбро и отправилась наверх, грезя об отдыхе и сне в полном забытии. Только опустив голову на подушку, я не заметила, как задремала. Но спустя четверть часа какой-то звук вырвал меня из объятий сновидения. Кто-то настойчиво взывал ко мне из сумрака, простершегося в комнате.
Поднявшись с кровати, я осмотрелась: в покоях Мэри-Энн по-прежнему, кроме меня, не было ни души. Снаружи солнце укатывалось за кроны деревьев, и в доме стремительно темнело, в углах скопились неуютные тени. Потусторонний свет, какой бывает только в английской глуши под налетом сумерек, лился через открытое окно, оставляя причудливые очертания на полу.
«Элоиза…»
Ветер, просачивавшийся в комнату, вновь принес мое имя, нашептанное смутно знакомым голосом. От его звучания кожа стала гусиной, и я закуталась в любимую шаль, чтобы отогнать могильный холод.
«Лиззи…»
Голос доносился с улицы. Не удержав в узде своего природного любопытства, я подошла к окну и боязливо оглядела окрестности поместья: за садом стоял частокол деревьев, теснившихся в лесу, кроны их чернели на фоне угасающего солнечного света.
И вдруг среди темных стволов глаз уловил бледную фигуру. Там стояла девушка.
«Лиззи».
Девушка смотрела на меня, в этом не было никаких сомнений! Взгляд этот пробирал насквозь и сеял в душе необъяснимое чувство страха. Незнакомка в белой, почти прозрачной сорочке неподвижно стояла меж деревьев и звала меня из темноты. Было в ее фигуре что-то неестественное, неживое, что прошибало меня до холодного пота, но лица с такого расстояния было не разглядеть.
Вспомнив, что захватила с собой по привычке маленький театральный бинокль, из которого любила наблюдать за птицами, я стремглав бросилась к еще не разобранным чемоданам и, раскидывая вещи, извлекла из недр искомый предмет. Я поспешила обратно к окну. Судорожно сглотнув, я поднесла бинокль к глазам: девушка все еще стояла там. Но ее лицо… Господь милостивый!