Этого не может быть.
«Лиззи!»
Фигура поманила меня пальцем и недобро улыбнулась.
То была Мэри-Энн. Моя дорогая Мэри-Энн, которая умерла тридцатого сентября, за месяц до своего дня рождения. Которая этим пасмурным утром нашла свой последний приют в сырой земле.
***
Похороны прошли, но покидать поместья я не спешила. Супруги Брокенбро еще нуждались в теплоте общения и поддержке семьи, и потому я разобрала чемоданы, намереваясь погостить в Харвуд-холле еще пару недель или до той поры, пока им немного не полегчает. В конце концов, Луи — толковый подмастерье, на которого я могла безоговорочно положиться и временно водрузить обязанности хозяина нашей маленькой студии.
Да и странное видение никак не покидало моих мыслей, денно и нощно подбрасывая жуткий призрачный образ кузины, прячущейся меж черных древесных стволов. Будучи натурой рассудительной и скептически настроенной, я списывала это на усталость и нервное потрясение, и все же некое зудящее под кожей чувство не давало покоя. Что-то тяжелое висело в воздухе комнаты Мэри-Энн; оно не отпускало меня и вынуждало раз за разом возвращаться к окну и высматривать знакомый абрис девичьей фигурки, но с той ночи я ее больше не видела.
Дядя Франклин показывался очень редко, став затворником своего рабочего кабинета, где он мог предаться тихой скорби и выкурить пару сигар, дабы успокоить истерзанную душу; тетя Аделина большею частью либо отдавала себя во власть лауданума[7], дарящего ей безмятежное спокойствие сна, либо проводила часы у эркерного окна первого этажа, где даже в ненастные дни было гораздо светлее, чем в ее покоях, и где она могла забыться за вышивкой или чтением газет. Но слабые глаза часто подводили ее, и тогда я предлагала почитать вслух, за что миссис была признательна. Так мы и проводили скучные однообразные вечера в поместье, пока снаружи буйствовали осенние ветры, а в окна неприветливо стучал дождь.
В один из дней в Харвуд-холл наведалась давняя подруга Мэри-Энн, которую я помнила лишь по письмам кузины — Изабель Пэтчетт. Проживая в особняке, белевшем неподалеку от поместья, мисс Пэтчетт имела возможность частенько заглядывать к Мэри-Энн, что и сделало их добрыми подругами. Теперь же дорогая кузина почила, и все, что мы могли — так это отдать ей дань памяти за душевной беседой, хотя вести такие беседы у меня выходило скверно: Мэри-Энн светские разговоры удавались куда лучше, это признавал всякий, хоть единожды вступавший с ней в диалог.
Краем глаза я видела Изабель на похоронах, но тогда нам не выпало и минуты, чтобы познакомиться и выразить друг другу соболезнования, зато сейчас девушка без умолку болтала обо всем, что связывало ее с Мэри-Энн, и шустрая речь ее напоминала журчащий лесной ручей. Я изредка обращалась к ней по имени, чтобы прервать этот не стихающий поток и задать вопрос, и мисс Пэтчетт, наконец, попросила, жеманно махнув ладонью:
— Ох, можно просто Иззи. Так любила называть меня Мэри-Энн.
Она поведала, что перед смертью виделась с кузиной редко и не подолгу, а в последние две-три недели та и вовсе заперлась в поместье, точно в замке, и никуда не казала носа. Мисс Пэтчетт решила было, что бедняжка, должно быть, больна, и написала ей письмо. Но Мэри-Энн ей не ответила, а через пару дней скончалась.
Здесь гостья прервалась, поскольку нам внесли полуденный чай с тостами, но ни я, ни Иззи не притронулись к подносу, охваченные тоскливым чувством потери. Впрочем, как только Притти вышла из гостиной, мисс Пэтчетт заговорщицки склонилась ко мне и вполголоса сказала:
— Я хочу кое-что предложить вам, но прежде вы должны пообещать, что это не достигнет ушей миссис Брокенбро.
Со всей доступной мне горячностью я заверила ее, что буду нема, как рыба, и девушка продолжила:
— Миссис Брокенбро того страх как не одобряет, но я хочу предложить вам любопытный опыт… спиритизма.
Всякий раз упоминание спиритизма вызывало у меня снисходительную улыбку. Еще учась на курсах, я, наущенная инфантильной сокурсницей, побывала на подобном мероприятии, после чего со смехом вспоминала его в доверительных беседах с родственниками и друзьями. Местная спиритка оказалась настолько плоха и бесталанна, что я почти сразу же отыскала источник «загробного гласа» прямо за занавесью комнаты. Участники сеанса негодовали, расставшись с деньгами понапрасну, но меня пробирал истерический хохот от разрушенного таинства и торжества рационализма.