За слово правды грубо втиснут в клеть,
Чтоб десять долгих лет в тюрьме сидеть.
И потому — ужом ползет гудрон,
Полиция стоит со всех сторон.
КАМЕНОТЕС
То ли день в окне его трущобы,
То ль закат плывет вечерним плесом?..
Сорок лет он строил небоскребы,
Сорок лет он был каменотесом.
И в Чикаго шлифовал гранит он
И в Нью-Йорке жил трудолюбиво:
Мертвые, бесформенные плиты
Оживали у него, как диво.
Собери-ка все его уменье,
Что вложил он в камень тот упрямый, —
Выстелят дорогу те каменья
От Нью-Йорка до Аляски самой.
А сложи из тех камней граненых
До небес колонну — и крутая
Вдаль, в туман миров уйдет колонна,
Всех богов за бороды цепляя.
Силы нет, и трудно человеку,
Валится из рук его работа,
И его, как старца иль калеку,
Вышвырнули разом за ворота.
Он пошел к себе, в свое жилище,
Где не камень, а гнилые доски,
Где мокрицы в щелях — доля нищих,
И на стенах — мокрые полоски.
Выпив с горя, он в лачуге серой
Думал гневно: „Было б знаменито —
Положить вот здесь миллионера,
Завалить шлифованным гранитом!
БУРЯ В ПОРТУ
Ударил вдруг шторм в ванкуверские доки,
И волны на волны пошли из тумана,
Озоном пахнуло, как лугом широким,
На черные скалы, на синь океана.
Мосты затрещали, качнулись опоры,
Дубы разметали могучие кроны,
И волны на волны, горами на горы,
И ветром и свистом метнуло в затоны.
И кличем и гневом в глухие проулки,
И волны ударили в волны с размаха, —
То ширь океана могуче и гулко
Пошла к площадям, побелевшим от страха.
Потом как ударила молния в очи,
Как будто бы стяг развернула над валом,
Казалось: проходят колонны рабочих,
Отряды, полки Интернационала.
ПЕСНЯ
Здесь улиц зеленых не встретишь,
Здесь на стену лезет стена.
Есть разные страны на свете,
А мне всех милее -— одна.
Здесь птицы без песни — не птицы,
Хотя они гнезда и вьют.
У нас соловьи голосисто
Весеннею ночью поют.
Пути здесь окутаны мглою,
К лугам и полям не ведут,
А наши дороги землею,
Как вольные реки текут.
Здесь в доках, забитые горем,
Матросы выходят из мглы,
А наши матросы над морем,
Как гордые реют орлы.
Здесь женщина гнется на ниве,
Седины белеют в косе,
А наших девчат нет счастливей
В своей величавой красе.
Здесь площади, — я их воочью
Увидел, — тоскливее нет,
У нас же есть Красная площадь,
Какой поклоняется свет.
Любить ее — сердцу отрадно,
Отчизна, как солнце, — одна,
Вся жизнь моя — край ненаглядный,
Родная моя сторона!
ОСЕНЬ НАД ГУДЗОНОМ
Пожелтелая осень стоит за широким затоном
Над бродвейским мостом, над замасленным дымным
Гудзоном.
Вся в поблеклых цветах; в ней — тревога, печаль и забота,
Как на лицах матросов, что остались в порту без работы.
Гнет дубы, и склоняются ветви на ржавые травы,
Точно руки шахтеров — черны, узловаты, корявы.
Хлещет черные пашни дождями ненастными в поле,
Словно грузчиков спины, согбенные в тяжкой неволе.
Пятна нефти плывут по реке за крутыми валами.
Мнится, крови людской эти пятна — горючее пламя,
Что пролилась на улицах в стачках, в борьбе за свободу,
Что из сердца сосали сторукие спруты-заводы,
Что горит, не сгорая, на стягах любви всенародной, —
Не стереть этой крови святой, трудовой, благородной*. ·
Осень... осень стоит над Гудзоном и вихрями свищет,
Багрянеет в лесах, как пылающий грозно кострище,
И мильоны огней озаряют дороги средь ночи,
И горят они в тьме, будто гневные взоры рабочих.
БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ
Где троп ветвистые развилки,
Где гулких автострад разлет,
Там у Торгау две могилки
Стоят средь поля пятый год...
Я б, может, их и не приметил,
Но память подсказала мне,
Что я друзей живыми встретил —
Тех что почили в мертвом сне.
Я мимо бы проехал снова,
Другими думами объят,
Но слышал я живое слово
Тех, что в земле теперь лежат.
Рассвет пылает несказанный.
В ногах береза — как сестра...
Он из Рязани, из Казани,
С Кубани родом иль с Остра, —
Боец, что от родных раздолий
Вдали в земле сырой зарыт.
.. .А тут же рядом в чистом поле
Детройтский труженик лежит.
Они, трудом своим братаясь,
Через моря, издалека,
К берлоге зверя пробиваясь,
Шли с двух сторон материка.
Хоть были двух солдат дороги
Не одинаково круты,
Хоть первый восемь ран жестоких
Пронес до этой вот черты,
От стен горящих Сталинграда
Четыре года шел — война. ..
Второй же лишь держал засаду,
Хоть в том и не его вина, —
Но видел я сердец братанье,
Порыв, что родился не вдруг,
Когда детройтец крикнул: — Ваня!
И наш боец ответил: — Друг!
И протянул навстречу руки,
А тот в ответ — и обнялись.
Через года, страданья, муки
Их руки честные сплелись.
Внезапно — я забыть не в силах
Тот миг — средь ясной тишины
Их вражья пуля подкосила
Последним выстрелом войны.
Но в вечной памяти народов,
Сплетя объятья — с братом брат,
Как стражи мира и свободы,
Они и мертвые стоят.
Погожий день смыкает ветви
В краю, где прежде шли бои...
А у бойца остались дети,
А у детройтца есть свои...
Не танков гром через тумапы,
Не атомный смертельный груз —
Пускай несут за океаны
Они сердец живой союз.
Добро и братство, свет и волю...
Пусть будет мир несокрушим!
. . .Уснул боец в далеком поле,
И друг детройтский рядом с ним.
В Тимменси, где бури силу копят,
Где гуляет ветер ледяной,
В Тимменси, где золотые копи, —
Встретил я шахтеров под землей.
Жилка вьется смертоносной нитью,
То исчезнет, то блеснет опять.
Чтоб не потерять ее в кварците,
Рудокопы жизнь должны терять.
Давит их и камнем и водою,
Глушит их взрывчаткой тесный штрек.
Труд их, породнившийся с бедою,
Видно, не забуду я вовек.
Ночи их бессонные без счета
Предо мною — память только тронь.
Золото в ночи с рабочим потом
Вместе в переплавку шло, в огонь.
Слепла ночь в огнях над гулкой бездной,
Черной эстакадой отгремев.
Золото рождало торг бесчестный,
А из пота выковался гнев.
.золото переплавлялось в муки
В том краю бесправья и тоски.
Но оружье гнева брали в р^ки
Тимменсийских копей горняки.
КРАСНАЯ МОЛНИЯ
Старики высокие, безмолвные,
Кругом шли — так, что дрожал вигвам,
Танец назывался „красномолнией",—
Только б загреметь еще громам!
Вот и гром ударил — бубны грянули,
И ножи заискрились во мгле,
Точно молньи в напряженьи прянули,
Потекли пожаром по земле.
Может, им в банкирской той империи
Вспомнилась давнишняя беда,
Как горели и трещали прерии,
Как рыдали матери тогда?
Вспомнилось, быть может, — за долинами,
Как далекий и проклятый сон,
Что они стоят пред карабинами
И пред сталью марки Смит-Вессон!
И покрыта пеплом вся околица,
Тяжко бьют мортиры сквозь пургу,
И судьба их горьким горем колется,
Кровь на белом искрится снегу.
Ну, а коль иначе : за туманами —
В их воображеньи — та страна,
Где, горя знаменами багряными,
Площадь, как цветами, убрана? . .
И земля навеки овесеннена,
И сияет солнце горячо.