Суд при вынесении приговора учел и возраст подсудимого и то, что у него первая судимость.
И тем не менее:
— ...приговорил Измайлова Виктора Николаевича признать виновным... и лишить свободы сроком на восемь лет с отбыванием наказания в трудовой колонии для несовершеннолетних. Приговор может быть обжалован в течение семи суток со дня вручения копии.
К последним словам особенно прислушалась женщина с серьгами. Но на нее никто сейчас не обращал внимания. Все смотрели на подсудимого.
На стриженой голове смешно, совсем по-мальчишески, торчат уши. Кажутся несовместимыми только что произнесенные слова и эта стриженная под машинку, круглая ребячья голова. Кажутся несовместимыми, если... если не видеть нагловатой улыбки.
А может быть, это только снаружи — улыбка, а внутри жмется в комок сердце и хочется рыдать? Может быть...
Вот родители — эта дама с серьгами и полнеющий мужчина. Уж очень по-деловому они отнеслись к последним заключительным словам: «может быть обжалован...» Может быть, на эти слова они возлагают все надежды и только ради них и присутствуют здесь?.. Милиционеры торопят остриженного парня, подсудимого, их сына, а они теребят за рукав адвоката.
Арестованного подвели к столу расписаться. И тут худенькая старушка, его бабушка, тоже подходит к судье. Тот кивает на старшего конвоира.
Бабушка просит передать внуку небольшой сверток и разворачивает его на столе. Тут любимый пушистый свитер с вышитым оленем, зубная паста, носовые платки и... несколько маленьких плиток шоколада в ярких веселых бумажках...
Старший конвоя заворачивает пакет. Берет с собой. Виктор идет за ним. Второй конвойный сзади.
А она стоит и смотрит им вслед...
ХОЧУ БЫТЬ КАК ВСЕ
(Из показаний обвиняемого)
Вы спрашиваете — признаю ли я себя виновным? Вряд ли есть смысл бороться против очевидных фактов. И даже не в этом дело. Я устал, понимаете, устал от этой тройной жизни, когда говоришь одно, делаешь другое, а думаешь третье. Конечно, мне тяжело: под судом никогда не был, а в пятьдесят, лет в тюрьму угодил.
Да, я участвовал в хищениях, да, в кафе обманывали посетителей. Это правда.
Только разрешите рассказать всё по порядку...
Во время войны мне пришлось послужить начальником продовольственно-фуражного отдела части. Наверное поэтому, когда демобилизовался, и пошел работать в торговлю. Сначала заведующим отделом, потом директором магазина. А года два тому назад директором кафе перевели.
Не буду скрывать — нравится мне эта работа. Вы бывали в нашем кафе? Правда, уютно? А сколько сил затратили на капитальный ремонт? Как я ругался в тресте, пока не получил новую мебель? И ассортименту нас неплохой. План перевыполняли. Про наше кафе даже в газете заметка была. Я прошу приобщить ее к делу.
Теперь вы можете спросить: зачем же вы, Горохов, воровать стали, для чего это было нужно? Сейчас расскажу. Только не думайте, что я хочу на кого-нибудь вину свалить — сам виноват не меньше других.
Принял я кафе, месяц работаю, другой. Всё, кажется, в порядке. Со всеми познакомился. Директор треста Малышев заходил. По-моему, остался доволен, хотя и не хвалил. А тут Новый год приближается. Естественно, организовали запись на столики. Генеральную уборку сделали. Всё, вроде, в порядке. И как-то заходит ко мне руководящий — так мы называем нашего шеф-повара — хороший такой мужик: «Николай Иванович, фруктов нет!» А какая же встреча Нового года без фруктов? Я — на базу. Заведующий Снитковецкий наотрез отказал: «Не могу отпустить — разнарядки нет». Я — в трест. Начальник снабжения в отпуске. Гоняли меня из отдела в отдел — и всё без толку. Тогда пошел к самому Малышеву. Он выслушал и говорит: «Ваше кафе второго разряда, можем дать только сухофрукты».
Ну подумайте сами: Новый год и сухофрукты! Иду по коридору и встречаю Никитушева — директора кафе № 15. «Что такой расстроенный?» — спрашивает. Объяснил ему. Посмотрел он на меня: «Ты что, на базу т а к пошел?» Я пожал плечами, а Никитушев взглянул на меня, как на больного, махнул рукой и ушел.
Вышел из треста, папиросу выкурил, потом снова на базу поехал. Снитковецкий за столом сидит, головы не поднимает: «Небось, жаловаться в трест ездил? Помогло?»
У меня две десятки было. Предложил ему. Взял просто, сказал «спасибо», деньги в карман положил. «Присылай кладовщика к вечеру, — говорит, — мандарины будут».
Вечером поехал кладовщик, получил всё, что надо.
Вот так, гражданин следователь; первый раз взятку дал. Можете мне не верить: переживал. Хотел даже в милицию идти, а потом раздумал. Решил: все дают, значит, и я должен. Но никогда не думал, что Малышев берет. Всё-таки директор треста, как не говори. А ведь дал мне понять.